Меч Кайгена (ЛП)

— Сначала тебе нужно расслабить плечи и перестать так сильно сжимать меч.

— Точно, — Мамору выдохнул. — Я попробую.

— Потом нужно сохранять тело расслабленным во время атак, — продолжила Мисаки. — Ты пытаешься рассечь мишень, а не ударить по ней молотом. Тебе не нужно замахиваться так сильно.

— Но если не замахнуться сильно, как я что-то разрежу?

— Уверенностью, — сказала Мисаки. — Если атака быстрая и решительная, тебе не нужно вкладывать в нее все мышцы, — если бы она билась так сильно, как Мамору, уже выдохлась бы. — Атака — последнее решение, твоя жизнь или жизнь твоего противника. Если в твоем выборе нет уверенности, ты не справишься. И если ты не вложишь всю решимость, ты провалишься.

— Тогда… — напряжение вернулось в тело Мамору, сжимая рукоять деревянного меча. — Я — неудачник.

— Что? Я этого не говорила.

— Но я такой. Я — неудачник! — Мамору ударил себя боккеном по голове. — Во мне слишком много сомнений. Тоу-сама сказал, сомнения делают меня слабым, и он прав. Я не могу…

— Мамору, Мамору! — Мисаки не дала ему ударить себя еще раз. — Думаю, ты все делаешь сложнее, чем нужно.

— Что? — он моргнул, глядя на нее, красное пятно появилось между его глаз.

— Твоя иллюзия о Кайгене сломалась, понимаю. Но подумай, неужели это меняет твою причину сражаться?

— Я… наверное, нет? — Мамору нахмурился. — Просто неправильно, ведь люди сражались и умирали, а мы даже не узнаем правду об этом. Я не знаю, хочу ли биться за Империю, которая так не уважает корону. Воинов не помнят, несмотря на их подвиг…

— Ты бьешься, чтобы тебя помнили? — спросила Мисаки.

— Я… не это имел…

— Я спрашиваю честно, — сказала Мисаки. — Ты бьешься ради личной славы? Чтобы имя Мацуда Мамору вошло в историю? Или ты бьешься ради трепета? Или привилегии служит императору? Тебе нужно ответить на эти вопросы. Найти уверенность можно, если знаешь вне всяких сомнений, за что ты борешься.

— А… где ты нашла уверенность, Каа-чан? — спросил Мамору. — В твои школьные дни, когда ты была на пике, за что ты сражалась?

Наконец, вопрос, на который было просто ответить.

— Я билась, чтобы защитить тех, кто был мне дорог, — сказала Мисаки. — Это было просто. У моих друзей были высокие идеалы. Я просто не хотела, чтобы они пострадали. Некоторые звали меня эгоисткой — и они были правы — но я была честной с собой, и это делало меня неудержимой. Я не сомневалась в том, почему билась, и я могла рассечь все.

— Каа-чан… — голос Мамору стал тихим, будто он боялся задать вопрос, который был на его языке. — Ты убивала кого-нибудь?

— Нет.

В Рассвете Мисаки ходила на уроки боя и медицины, а потом училась резать с клинической точностью. Она ударяла преступника по слабым точкам, делая его неспособным биться, а потом сгущала кровь, чтобы она не вытекла вся до прибытия властей. Она забирала сухожилия, глаза и конечности, но не жизнь.

— Я еще никого не убивала, но… — Мисаки потерла кожу между большим пальцем и указательным, где появлялась мозоль.

— Но что?

— Я убила бы, — Мисаки подняла голову, посмотрела на сына. — Если бы до этого дошло, я убила бы, не медля. Если бы нужно было спасти Робина, я бы убила столько людей, сколько нужно было.

— Кто такой Робин? — спросил Мамору.

— Он… — тепло. Надежда. Солнце, сжигающее туман. — Робин — каритийская птица. Это метафора.

— О.

— Я знаю, все сейчас кажется сложным, — сказала Мисаки, — но важный вопрос… Если бы чужаки пришли, желая убить тебя и меня, всех твоих младших братьев, что бы ты сделал?

— Я бы убил их, — решительно сказал Мамору. — Я бы не думал об этом. Я бы убил их всех.

— Вот, — Мисаки указала на его грудь. — Это все, что тебе нужно.

— Правда? — Мамору задумался на миг. — Это так просто?

— Так было для меня. Но… может, тебе не стоит равняться на старушку, — Мамору не был похож на нее. Если подумать, он был больше похож на тех, кого она убила бы или ради кого умерла бы. — Может, окажется, что ты хочешь биться за идеал выше. Ты благороднее меня.

Мамору был удивлен.

— Ты благородная, Каа-чан.

— Это самые глупые твои слова за весь день. Соберись.

Теперь Мамору впитал факт, что его мать могла биться, и его мозг коро начал разбирать, как она сражалась. Он улавливал ее уловки, и ей приходилось показывать больше, изобретательные способы отражать его атаки. Когда-то она вела этот танец с самыми важными людьми в ее жизни — наставниками, близкими друзьями и опасными врагами. Но ее тело изменилось с тех пор. Ее клинок резал не так быстро, как ее мысли, а ее суставы возмущались все настойчивее с каждой атакой, пока она не поняла, что больше уже не вынесет.

Поняв, что ее мышцы вот-вот откажут, она отбила удар Мамору и перешла к атаке с разворота, чтобы посмотреть, получится ли у нее. Она запнулась и застыла, но увидела по лицу Мамору, что он был впечатлен.

— Я еще не видел, чтобы кто-то так бился, — сказал он, — даже дядя Казу. Это не техники Цусано.

— Верно, — Мисаки уперлась ладонями в колени, пытаясь скрыть, как запыхалась.