Меч Кайгена

— Нет, — сказала Мисаки. — Нет, он — старый друг. Это не было неудобно. Просто я удивлена, что ты впустил его сюда после… его прошлого визита.

— Это было давно, — сказал Такеру. — Но мне все еще жаль, если это было больно.

Мисаки удивленно посмотрела на мужа.

— П-почему это…

— Я не глупый, — сказал он мягко.

Она сжала губы, щеки вспыхнули румянцем вины.

— И ты дал ему приехать сюда?

— Я доверяю тебе.

Последние лучи солнца касались ее кожи с одной стороны, холод Такеру — с другой. Мисаки восхищал размах ее эмоций. Ее не удивило то, что она все еще любила Робина. Было странно то, что она могла любить его и Такеру одновременно. В прошлом году ее потрясало то, сколько боли она могла в себе держать, но, пока она не оказалась на крыльце с Такеру рядом с ней и Изумо в руках, она не ощущала так много любви.

Может, это «как» и искал Робин, простую магию, которая сохраняла ее целой. Любовь к тому, что у нее было и осталось. Любовь, хоть и было больно.

— Вам двоим… понравилось общение? — спросил Такеру.

— Да. Прости, что он не смог рассказать больше о нашем убийце.

— Я позвал го сюда не только поэтому.

— Да?

— Я… не хотел оставлять тебя в тишине, — Такеру осторожно подбирал слова. — Шестнадцать лет, а ты не смогла попрощаться.

Мисаки повернулась к мужу с улыбкой. Эта отличалась от улыбки безумного бойца, озарявшей ее лицо, когда она бегала по переулкам за огнем Робина — эта была более мирной. Тогда она хотела кипеть, гореть, биться и чувствовать. Это было до того, как она познала боль, до того, как она увидела тело своего сына в огне. Теперь она ценила прохладную уверенность силы Такеру.

— Мне нужно закончить работу, — сказал Такеру и попытался отойти. — Я оставлю тебя… — Мисаки поймала его рукав двумя пальцами.

— Останься, — тихо сказала она, потянула его, чтобы их тела были ближе. — Посмотри со мной закат солнца.

Красный цвет пропал с неба, словно кровь смыло в море, оставив синие волны вечера. Тени опустились на склон горы, и вместо того, чтобы окоченеть в ньяме Такеру, Мисаки погрузилась в нее, позволяя ей остудить ее, пока свет дня сменялся сумерками.

Она выдохнула, и последние призраки ушли. Не только Мамору. Тут были другие призраки: призрак яростной девушки и юноши, которого она любила. Они тоже пропали теперь, перешли в царство памяти, где им и было место, где они могли покоиться. Духи угасали, как и последние связи, приковывавшее Мисаки к горизонту много лет, таяли, как кровь в воде.

Изумо проснулся в ее руках, Мисаки повернулась к дому и мужу. Ее маленький мальчик улыбнулся ей, и будущее уже не было за морем. Оно было тут, в тихо бьющемся сердце и черных глазах, горящих обещанием.