Меч князя Буй-тура (СИ)

В этом же году опростались бременем и невестки: Агафья родила сына, нареченного Давыдом, а Ярославна одарила Игоря Олегом, во святом крещении Павлом. Потому весь следующий год был проведен в поездках друг к другу. То она с Всеволодом гостила у Игоря и Ефросинии, то вместе с ними навещали Олега Святославича и Агафью Ростиславну, то принимали северских и путивльских родственничков у себя в Трубчевске и Курске. Если Игорь и Всеволод входили в силу и были, как говорится, «кровь с молоком» — настоящие витязи, то старший их брат Олег Святославич часто хворал. Впрочем, болезни и хвори, как жаловалась тишком Агафья, не мешали ему, «кобелине старому», заниматься плутнями с полюбовницами из посадских разбитных бабенок-молодух.

«На ладан дышит, разлюбезный-то мой… еле-еле душа в теле, — сетовала Агафья, — но туда же, как и в молодые годы, за бабьим подолом волочится. Срамота! Про таких, как он, верно говорят, что «седина в бороду, а бес в ребро».

«Наши, видать, не во братца своего старшого пошли, — сочувствовали они искренне Агафье. — Обряд венчания и Христовы заповеди помнят. В сторону — ни-ни! Да и мы, чего уж греха таить, стараемся… поленами бесчувственными на одрах не лежим… хи-хи…»

«Сама вижу, — обращаясь больше к Ярославне, вновь ходившей непраздной, охотно соглашалась обижаемая супругом Агафья, возможно, немного завидуя. — Вон ты, Ефросинья, опять с приятным бременем… опять тяжела. — И взглядом оглаживала округлившийся живот Игоревой супруги. — А что касается старания, то поверьте, сестры мои названные, я тоже не из дерева слажена, тоже в жилках не водичка холодная течет, а кровь алая да горячая, которая порой нет-нет, да и вскипеть может… Тоже стараюсь, только от моих стараний проку что-то нет».

«Да, третьего ждем, — гладя ласково дланями живот, одновременно счастливо и застенчиво улыбалась зарумянившаяся Ярославна. — Игорь говорит, что один сын — это не сын, и два — всего лишь полсына, а вот три…»

«… полный сын», — договаривали, смеясь, уже все вместе.

«А ты ему, кобелю бесстыжему, рожки с кем-нибудь наставь, как Любава Дмитриевна, княгиня новгородская, Мстиславу Владимировичу…» — отсмеявшись, предложила она, Ольга, жалея начавшую увядать красотой Агафью, ибо женка без мужней ласки быстро вянет и стареет.

Все русские княгини и взрослые княжны ведали, передавая друг другу под большим секретом, как вторая супруга новгородского, а затем и великого киевского князя Мстислава Владимировича, Любава, дочь новгородского посадника Димитрия Завидича, пока супруг находился в походах, завела полюбовника из ближних слуг дворцовых. Правда, полюбовник Любавы плохо кончил. Зато сама Любава душу отвела всласть и вволю. Да и князем была до конца его жизни любима.

«У Любавы, прости ее, Господь, получилось да с рук сошло, — тут же отреагировала Агафья, словно и сама над таким оборотом дела не раз размышляла, — только и иной пример, совсем свежий имеется: судьба княгини владимирской. Врагу не пожелаешь такой судьбы…»

«Прости Бога ради, Агафьюшка, — поняв свою оплошность, повинилась Ольга Глебовна. — Не со зла сие, а от глупости да скудоумия бабьего и любви к тебе».

Забыла, забыла она в своей женской запальчивости и в желании приободрить подругу о древнем законе, который, несмотря на то, что в Русскую правду Ярослава Мудрого не вошел, оставался в силе: женку, изменившую мужу, казнили той лютой казнью, которой была казнена княгиня Улита. Правда, в последнее время, особенно в княжеских да боярских семьях, не всегда к этому закону прибегали, оголяя свой позор. Большей частью, не предавая супружескую измену гласности, не вызывая кривых усмешек, смертным боем избивали женок, сводя их до срока в могилу.

«Бог простит, — совсем не серчала супруга Олега Святославича. — Понимаю, что добра мне желаешь… Только, видать, добра того не мне ждать…» — И к облегчению всех перевела разговор на иное.

Если кто помыслит, что русские княгини время проводили только в поездках-ответках друг к другу, пирах под мелодичные сказания слепых гусляров, да задушевных разговорах с подругами и пустых сплетнях — так это пустое. Конечно, веселые пиры да застолья они любили. А кто того не любит?! Любили и поговорить меж собой, то делясь радостью, то печалясь. И это кто не делает?.. Любили послушать и обрядовые песни девиц, и сказы гусляров да гудочников под завораживающие, мелодичные переборы струн гудков и гуслей, доставляющих то грусть, то радость, заставляющих то смеяться, то плакать, то замирать сердечко в груди, то бешено колотиться… А кому то не в прок?..