Меч князя Вячки

– Пес? – удивился саксонец. – Ладно, пусть пес. Но добрый, никого не укусил.

Все отвернулись от Якова. У всех были свои заботы, свои беды, и он, захотев вернуть себе волю, только мешал людям жить размеренной, пусть тяжелой, но привычной жизнью. Люди эти были согласны терпеть, страдать и дальше, их пугала непонятная решимость Якова вырваться из предопределенного судьбой русла, в котором человек должен плыть до самой смерти.

Боярин Иван, до которого дошли слухи о непокорности Якова, приказал всыпать челядину розог. Били крепко, со свистом. Все вытерпел Яков, только рукав сорочки съел, зубами перетер.

Боярин, стоя рядом, приговаривал:

– Так ему! Так ему, псу смердючему! Будешь слушаться своего хозяина. Скажет хозяин: «Целуй бич, которым разрывали плоть твою» – и поцелуешь бич.

В тот же день Якова и Чухому увезли из Полоцка в боярскую вотчину.

После наказания Яков не мог работать молотобойцем, и его, дав в руки большую метлу на длинной ореховой палке, заставили подметать боярский двор. Яков чуть держался на ногах. Солнце нещадно палило, и вскоре по его окровавленной спине потек солеными ручейками пот, от острой боли потемнело в глазах.

«Лучше бы я умер, – думал Яков. – Почему бог не забирает меня?»

Во двор, обнесенный высоким частоколом, влетела черно-красная бабочка, начала плавно кружиться над Яковом. Как завороженный, смотрел на нее Яков. Вот для кого нет ни запоров, ни заборов. Летит куда хочет, каждый цветок – дом родной.

Покружившись в солнечных лучах, бабочка села на ореховую палку метлы, прямо перед глазами Якова. Тот онемел, стоял не дыша. Выпуклые темные глазки спокойно глядели на него и весь окружающий мир. Длинные мягкие усики, словно посыпанные серо-золотистой пыльцой, чуть заметно шевелились.

Взмахнув крылышками, бабочка взвилась в воздух, быстро полетела за частокол боярской усадьбы, словно показывая дорогу Якову. «Душа предка! – осенило Якова, и ему вдруг стало нестерпимо жарко. – Душа предка зовет меня за собой!»

И будто утихла боль. Уверенность вернулась в душу. «Я убегу в город, – мысленно поклялся себе Яков. – Стану вольным человеком, Яковом Полочанином».

Чтобы убежать, нужны были здоровье и сила. Яков попросил в гриднице девушек-челядниц полечить ему исполосованную спину. Челядницы мазали спину холодным зеленым снадобьем. Было больно, но Яков терпел.

Подметая боярский двор, Яков старался держаться ближе к забору – может, щель обнаружится, может, вои боярские заснут. Однако вои не спали, и один из них с угрозой в голосе сказал Якову:

– Если еще раз подойдешь к частоколу, проткну копьем, как облезлую ворону.

Вои дружно засмеялись. Яков отошел, проклиная судьбу и злых людей, которых так много на белом свете.

Ночью он не сомкнул глаз. Горечь разъедала душу.

Молодой челядин, спавший рядом, несколько раз вставал, спускался с полатей, бесшумно выходил во двор, поднимался на крышу гридницы. Но это уже не удивляло Якова. Он жалел парня, но ничем не мог ему помочь. Ему и самому нужна была человеческая помощь, да Чухома в последнее время не заговаривал с ним, а Фердинанд вообще пропал – наверное, уехал в Полоцк.

Отчаяние охватывало душу. Якову казалось, что еще немного и он сойдет с ума. У боярина Ивана уже сидел на цепи в подземелье один сумасшедший челядин, которому все чудилось, что его родила волчица и сам он волк. В темные ночи из подземелья глухо доносился жуткий вой. Боярин Иван смеялся, объясняя гостям: «Подержу до филипповки, а там – выпущу в лес. Пусть бежит к своим родичам».

В таких душевных муках и невеселых мыслях прошла не одна ночь. Яков с ужасом чувствовал, что чем дольше живет он в неволе, тем холоднее и спокойнее становится сердце. Еще неделя-другая, и превратится он, как и все соседи по полатям, в немую терпеливую скотину, привыкшую много и тяжело работать, мало есть, испуганно вздрагивать под ударами кнута или палки.

И вот однажды будто огонь небесный вспыхнул в его душе, будто кто-то, невидимый и грозный, крикнул в самое ухо: «Беги отсюда! Беги сегодня, завтра ты уже не захочешь убегать!» Яков содрогнулся всем телом, сел на полатях. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Каменно-тяжелый сон объял гридницу. Яков сидел, уставившись невидящим взглядом во мрак перед собой. Время шло, а он все сидел не двигаясь, стараясь дышать как можно тише. Уже ночь собиралась повернуться на другой бок, уже стало светлеть за окном. Густая, как смола, ночная тьма стояла в гриднице, но и она начала отходить в углы. Первая искра рассвета слабо и несмело зажглась в кромешной темноте. Протяжно вздохнул, начал медленно подниматься молодой челядин. Неведомая сила снова срывала его с места, звала под лунный свет. И тут Яков бросился к челядину, бечевкой, которой подпоясывал свою свитку, связал ему ноги. Он делал все это быстро, бесшумно, осторожно и все приговаривал, как в лихорадке:

– Прости, браток… Полежи… Полежи… Поспи… А я за тебя пойду… Пусть дозорные подумают, что я – это ты…