Меч князя Вячки

Будет Софья такой, какую лепил он в своих ежедневных делах и мыслях, забудет язык кривичей, повернется всей душой, всем сердцем к римской церкви, как цветок к солнцу, – будет счастлив и он, Генрих из Леттии, и будет это оправданием его жизни, непростой и нелегкой.

Ввели Софью. Монахиня Эльза и аббатиса Марта стояли рядом с девочкой.

– Доченька моя, – порывисто поднялся Вячка. Софья взглянула на него, потом на аббатису Марту, на Генриха.

– Я твой отец, – подошел к ней, погладил мягкие светлые волосы Вячка. – Неужели ты не узнала меня? Неужели не помнишь?

Он с такой надеждой, с такой болью глядел на дочку, что у аббатисы Марты неожиданно увлажнились глаза. Генрих что-то шепнул Софье, и маленькая княжна, глядя мимо отца в узкое, освещенное желтыми солнечными лучами окно, сказала несколько непонятных слов.

Голос был ровный и сухой, будто деревянный.

– Что она говорит? – растерянно глянул на тевтона Вячка.

– Княжна Софья сказала, что она дочь апостольской римской церкви, – перевел Фредерик.

– Римской церкви? – удивился, побледнев, Вячка и даже отступил назад. – Но ведь она моя дочь. Моя! И покойницы княгини Звениславы. Может, она больна? Софья, Софьюшка! Я пришел за тобой. Вспомнила меня?

Он схватил бледную и тонкую ручку девочки, погладил ее, поцеловал. Княжна вдруг заплакала, серебряные ручейки слез неудержимо полились из глаз. Вздрагивая от рыданий, она заговорила:

– Тата, таточка, вот эта Эльза заставляет меня говорить так… Бьет меня…

– Я сверну тебе шею, черная сова! – рванулся Вячка к монахине.

Монахиню с аббатисой словно ветром вымело из епископских апартаментов.

– Выведите княжну! – закричал служкам Альберт, топая ногами. Те испуганно подхватили под руки Софью и исчезли за дверью. Воцарилась тишина, холодная, гневная. И вдруг раздался веселый смех. Епископ недоумевающе оглянулся и спросил у Генриха:

– Что с тобой, сын мой?

Генрих продолжал смеяться, не в силах справиться с собой. Он подошел к окну, оперся о свинцовый подоконник, и было видно, как ходят ходуном плечи, как судорожно закидывается голова. Мучительная болезненность ощущалась во всем этом.

– Иммануил, принеси воды! – вконец подавленный происшедшим, приказал епископ.

Вторую седмицу был Вячка в Риге. На пасху Альберт щедро угощал кукейносского князя. Через день к Вячке приводили дочь, но только на одно мгновенье и сразу же забирали в монастырь. Чаще встречался с князем Генрих. Приходил, вел беседы о любви к ближнему, о великих милостях, которыми бог осыпает своих верных сыновей. Вячка молча смотрел, как он размеренными шагами без устали расхаживает по светлице.

«Как я мог поверить им? – думал Вячка бессонными ночами. – Попал, как пчела в клюв к желне».

Про желну он вспомнил только теперь, в плену. В хвойных лесах, в дуплах, высоко над землей гнездится этот лютый враг трудолюбивых бортных пчел. Оперение У желны черное, только верх головки ярко-красный. Резко, отрывисто кричит она в лесном мраке: «Кнай-кнай-кнай!» – и летает, ищет дупла доверчивых пчел. Цветом перьев, хищной повадкой и голосом желна всегда напоминала Вячке меченосцев. Мальчонкой он бродил по лесу с самодельным луком, хотел подстеречь желну, когда она нападет на пчел, и убить ее. «Не подбил я за свою жизнь ни одной желны», – с тоской думал теперь князь.

Прошла пасха, и Альберт повел свое войско на юг от Риги. Вскоре в город пригнали толпу измученных дорогой пленных пруссов. Это были высокие светловолосые люди с крупными прямыми носами. Их сразу же заставили работать на строительстве городской стены. Под присмотром епископских латников пруссы копали ямы, разбивали валуны, месили глину, сплавляли по Двине плоты. Один из них, свалившись со стены, сломал ногу. Ногу ему вылечили, и Альберт приставил прусса слугой к пленному кукейносскому князю.

Сначала они никак не могли понять друг друга – пленный полочанин и пленный прусс. Молчали, раздумывая каждый о своем. Но неволя сближает даже самых разных людей, и постепенно они открылись друг другу, и оказалось, что в речи прусса и полочанина немало похожих слов.

– Я жил на берегу моря, – медленно, чтобы Вячка его понял, говорил прусс. – Имя мое тебе, князь, знать не нужно. Зови меня Пруссом. У меня были жена Дануте и трое детей. Пришли псы из Риги, и моя семья, как и все наши соседи, спряталась в земляной пещере, под корнями священного дуба. Но рижские псы разожгли огромный костер у входа в пещеру. Они бросали в огонь еловые лапки, мухоморы, шишки, мох… Дым убил всех. Я даже не увидел трупы своих детей и жены… Боже, как я хочу отомстить тевтонам!

– Я тоже этого хочу, Прусс, – доверился ему Вячка. – Давай вместе думать, как нам быть.

– Хорошо, князь, – сразу же согласился Прусс. – Мы не сможем справиться с тевтонами силой. Нас только двое, и мы в плену… Только ум и хитрость нам помогут. А хитрости будем учиться у врагов.