Меч князя Вячки

Цитадель, словно каменный меч, врезалась в вечернюю синеву. Внутри нее одно над другим были расположены, как пчелиные соты, небольшие помещения, в которых рыцари могут выдержать долгую многомесячную осаду. В подвале был выкопан колодец, там же хранились запасы продовольствия. Винтовая лестница была хитро спрятана в стене. По этой лестнице можно быстро пройти в подземный ход, ведущий на берег Гауи.

Потом спустились на самое дно цитадели, в вечный мрак и холод. Капли воды с тихим шелестом падали за спиной у Генриха. Это были последние звуки белого света, ибо то, что он увидел, было адом.

Комтур зажег факел, и на Генриха глянули, вырванные из тьмы, желтые человеческие черепа, скелеты. Давно скончались в страшных муках люди, навек замурованные в этой могильной мгле, давно разрушилась, исчезла их плоть, а кости и теперь были прикованы к каменной стене цепями. Один скелет был прикован за ногу, другой - за шею...

Но оказалось, в этом ужасном аду еще тлела жизнь. В темном углу подземной темницы что-то дышало, слабо шевелилось.

Комтур шагнул туда, высоко подняв факел, и Генрих увидел двух мужчин, вернее стариков,- длинные седые бороды выросли у них чуть ли не по пояс. Они были прикованы короткими цепями за шеи к темной от подземной сырости стене.

Комтур снял с крюка, вбитого в стену, плеть, висевшую, видимо, тут постоянно, угрожающе взмахнул ей и спросил у одного из невольников:

- Как твое имя, пес?

- У меня нет имени. Я раб ордена,- задрожав всем телом, ответил невольник.

- Поумнел,- засмеялся комтур.- Целуй плеть. Невольник, зазвенев цепью, торопливо поцеловал плеть, красную от его крови и крови соседа по несчастью.

- Смотри у меня,- пригрозил комтур.- Чуть что - сам с себя шкуру снимешь и вот на этот крюк повесишь. Ну а твое имя? - подступил он с плетью ко второй жертве.

- Я - Варидот, старейшина имерских леттов,- слабым голосом ответил обессилевший невольник.

- Ты раб ордена! Ты раб ордена! - разъяренно закричал комтур и начал со всего плеча хлестать плетью леттского старейшину.

- Я - Варидот,- прошептал невольник и потерял сознание.

У Генриха подкашивались ноги, тошнота подступала к горлу. Он не выдержал и стрелой вылетел из камеры, во тьму - только бы дальше от стонов и крови.

- Жалеешь язычников? - удивился комтур, когда они возвращались из-под земли на поверхность.- Их много, а бог один. Запомни: нанося раны язычникам, мы охраняем святые раны бога.

Проведя в Вендене еще день, Генрих и Алебранд с обозом двинулись дальше, на реку Имеру. Генриху все вспоминался несгибаемый леттский старейшина, который, как собака, сидит на цепи, но не забывает свое человеческое имя. Вместе с гордым леттом он вспоминал кукейносского князя Вячку, неуступчивого, с железной душой, которая, может, и даст трещины, но сломать ее невозможно. "Однолюбы,- думал про летта и Вячку Генрих.- Свой род не забывают, свой корень. У того же Вячки украли дочь, и он с мольбой на устах примчался в Ригу, пообещал отдать епископу половину своего города, он не пожалеет ее, эту половину, и все равно мы не одолели его, он вечный наш враг до последнего своего вздоха. В чем сила таких людей? Неужели в слепой верности маленькому уголку земли, на котором они родились? Так в этом они похожи на кротов, которые всю жизнь копаются-ковыряются на лесной поляне, где пустили их на свет божий, и ничего им не надо, ничего их не манит - была бы только своя поляна. А я чайкой хочу быть! Сегодня тут, завтра перелетел через море, и совсем иной ветер гладит перья, совсем иное солнце греет, и надо всем этим огромным разным светом - один бог, один, не леттский, не полоцкий, а римский".

В эту же ночь под шум ветра, под однообразный скрип колес приснился Генриху сон. Увидел он нетленный божий престол в ярких, празднично васильковых небесах. Мягкий золотой свет, на который бы глядел не отрываясь вечно, струился от престола. Музыкой звенел безграничный простор, заполненный ангелами с льняными волосами, сидящими на маленьких искристо-бриллиантовых звездочках (по ангелу на звездочку!). Они качались, летали вверх-вниз, словно на качелях. Генрих увидел бога и покорно опустил счастливый взгляд. И услышал он, как встретились, столкнулись у божьего престола две молитвы - одна прилетела из Риги, другая - из Полоцка. "Боже,слезно просила рижская молитва,- укрепи, научи, помоги одолеть язычников". "Боже,- заголосила молитва полоцкая,- ты наш отец. Смилуйся, помоги одолеть тевтонов". Молитвы были две, а бог один, и бог мучительно задумался. Звезды погасли в темных небесах, ангелы заплакали и легли спать, укрывшись холодными облаками, гром хотел было загреметь, да сорвал голос, захрипел, закашлял, а бог все думал. И тогда не выдержал, закричал Генрих: "О чем ты раздумываешь, господи? Одни мы дети твои - пилигримы из Риги. Гони прочь иных!" Но бог печальным взглядом окинул Генриха и тихо сказал: "Я слышал две молитвы, две... Я не знаю, что мне делать". И заткнул пальцами уши, чтобы не слышать больше никого.