Меч Константина

На плечах фельдкомендатуры восемьсот девять лежало обеспечение всем необходимым важнейшего оккупационного гарнизона в Нише, но на территории города и в его окрестностях он не мог выполнять функции, которые бы соответствовали его официальному званию – «оккупационная власть». Однажды Рихтер в шутку назвал его «надзирающей властью»: «Мы надзираем за сербами, пока они убивают друг друга. И это нормально, пока они заняты собой и не угрожают нашим интересам».

В подчинении у фон Фенна находилось около трех с половиной тысяч солдат, которые в основном были заняты несением гарнизонной службы и сбором продовольствия, а также обеспечивали вооруженную охрану. Однако тут еще существовали части и подразделения, которые осуществляли свою деятельность независимо от военной администрации, а иногда и без ее ведома. Потому появление Генриха Канна не стало чем-то неожиданным и странным, и даже безобразия, творимые им, не казались из ряда вон выходящими.

Полковник остановился у окна, засмотревшись на перистые облака, плывущие по синему небу.

Несколько дней тому назад Красная армия освободила Минск[42], на Западном фронте союзники осаждали во Франции Кале, и даже «летающие бомбы фюрера»[43] никак не могли переломить ход военных действий.

Еще один четверг войны близился к концу. Близился конец и самой войны. Отто фон Фенн прекрасно понимал это. Потому ему самому показалось странным собственное решение устроить сегодня ночью охоту на зверя. Как будто он хотел, потакая себе в этой странной мании, граничащей с чем-то безбожным, некрофильским, найти надежное убежище от страстей внешнего мира.

Как будто он стремился бежать от одного ужаса к другому.

Его раздумья прервал Рихтер, который вошел в кабинет вместе с поляком в форме инженерных войск.

Рихтер отдал честь и, не говоря ни слова, указал поляку на коробку, которую тот держал под мышкой. Поставив ее на указанное место, инженер принялся ловко вытаскивать содержимое. Сначала он выложил остатки столового серебра, посланного для отливки серебряных пуль, затем снаряженные ими патроны и передал один из них фельдкоменданту. Пока фон Фенн изучал серебряную пулю, венчавшую гильзу, инженер спросил его:

– Зачем вам такие необычные боеприпасы, господин полковник?

Поставив патрон с серебряной пулей на стол, фельдкомендант хладнокровно произнес:

– На перепелок.

14

Таинственная, неестественно легкая тень пролетела по комнате, и Неманя почувствовал на своем плече руку Анны. Он вздрогнул всем телом, отгоняя видение, зажмурился, потом открыл глаза, чтобы взглядом охватить помещение, где он находился. Маленькая комнатка пропахла нищетой, плесенью и чем-то кисловатым вроде йода. На старой кровати спиной к нему лежал человек. Из-под застиранного серого солдатского одеяла торчала только голова с прядями совершенно седых волос.

– Grave ipsius conscientiae pondus[44], – произнес, не оборачиваясь, человек. Его голос доносился как будто издалека; он был надтреснутым, усталым и совершенно лишенным жизни.

– Ты последний из тех, кто имеет право цитировать Цицерона, – холодно произнес Неманя.

Человек на кровати начал поворачиваться; из-под одеяла показалась сначала его забинтованная ладонь, потом рукав белой рубахи, и только потом – искаженное мукой лицо.

Драгутина несколько задело равнодушие Немани. Обычно люди, увидев его, не скрывали жалости.

– Тебя не удивляет мое нынешнее состояние?

– Нет.

– Тебе не противно?

– Смотреть на тебя?

– Да.

– Многое другое в тебе вызывает у меня отвращение. А твой нынешний вид всего лишь следствие… Впрочем, ты сам знаешь чего.

– Грешной жизни? – Его губы растянулись в циничной улыбке, продемонстрировав обломки желтых зубов. Пара влажных глаз на том, что было когда-то лицом, уставилась на Неманю сквозь обмотанные вокруг головы бинты.

– Твоего образа жизни.

– И ты жил точно так же, припоминаешь? И все еще продолжаешь так жить. Как так получилось, что ты продолжаешь жить, а я уже стал наполовину трупом?

– Этот вопрос ты должен был задать самому Себе. Много лет тому назад.

– Мне не хватало времени для того, чтобы морализировать.

– Правильно. Ты слишком был занят добыванием денег.

Драгутин протянул левую руку к столику, на котором стоял стакан с водой. Он с усилием поднял его и поднес к губам. По тому, как он сделал глоток воды, было заметно, что даже это простейшее усилие причиняет ему ужасную боль.

– Ты всегда с легкостью осуждал других. Таким же суровым образом, как уже годами осуждаешь самого себя. Кстати, раз уж мы заговорили об этом: как Анна?

Нечто черное и холодное шевельнулось в глазах Немани. Стиснув зубы, он процедил:

– Ты прекрасно знаешь, как она…

– Да, знаю… – простонал Драгутин. – Но вопрос в другом: знают ли другие?

– Думаешь, это кого-то волнует?

– Конечно же нет, старый мой друг… Все умерли. Кроме тебя. И меня. Хотя не беспокойся на этот счет – мне недолго осталось.

– Разве? А я надеялся, что дольше помучаешься. Ты это заслужил.