Меч над Москвой

Некоторые дипломатические несуразности, озадачивавшие Молотова еще в Москве, стали для него более очевидными на обратном пути из Архангельска. Союзнические делегации летели в Москву на четырех советских двухмоторных самолетах, эскортируемых истребителями, поднимавшимися в воздух с попутных военных аэродромов. Полет длился пять часов на небольшой высоте, с которой было видно сквозь иллюминаторы, как осыпалась с деревьев листва в лесах, делая их все более прозрачными, а по горизонту темно-голубыми, дымчатыми.

Вначале планировалось, что он, Молотов, и сопровождавшие его лица полетят в отдельном от делегации самолете; Гарриман и Бивербрук - тоже в разных машинах. Но когда после приезда в аэропорт объявили порядок посадки в самолеты, Гарриман с веселой непринужденностью изъявил желание не разлучаться с господином Молотовым и лететь в его обществе, дабы разделить с ним унылость многочасового путешествия и, если господь бог надоумит, высказать какую-либо благую мысль, полезную для обоюдного понимания событий в мире и для предстоящих переговоров в Москве.

Конечно же, Молотов с радушием пригласил Гарримана в свой самолет, правда, подумал, что американец, возможно, заботится о большей своей безопасности в полете... Впрочем, может, и пустой была эта мысль, зато оказалось потом, что совместно проведенные пять часов в воздухе действительно были для Молотова полезными. Гарриман, сидя в кресле напротив Молотова, прижавшись грудью к разделявшему их столу, поглядывал на примостившегося сбоку стола молодого русского переводчика и вспоминал о своем деловом визите в Москву 15 лет назад, когда по улицам советской столицы еще ездили дрожки. Рассказывал, как ему представлялась по сообщениям американских корреспондентов и дипломатов сегодняшняя Москва: замаскированный Кремль, стена которого из-за Москвы-реки и из окон английского посольства виделась, как улица домов с остроконечными крышами. Над излучиной самой реки поднят гигантский холст. Мавзолей Ленина на Красной площади укрыт под деревянным сооружением, к Большому театру тоже сделаны достройки, поглотившие его очертания...

Гарриман был пусть немногословным, но умелым и деликатным собеседником. Незаметно он перевел разговор на трудности, которые стоят лично перед ним, ввиду того что он ощущает шаткость взглядов и позиций не только американского посла Лоуренса Штейнгардта в Москве, но и других видных сотрудников их посольства, особенно военного атташе: все они полагают (тут Молотову послышался и скрытый вопрос к себе), что Москва будто через несколько недель неизбежно окажется в руках немцев и нынешняя миссия Гарримана и Бивербрука - дело якобы несерьезное и бесперспективное...

Вслушиваясь в монотонный голос переводчика, Молотов вспоминал о позавчерашней беседе с послом Уманским, который после прилета из Лондона в Москву высказывал соображения о том, что для Гарримана и Бйвербрука, по его, Уманского, догадкам, нежелательно присутствие их послов во время переговоров на высшем уровне. Казалось странным, что подобное желание было и у Сталина, и у него, Молотова, - почему-то не доверяли они высшим дипломатам, представлявшим США и Великобританию в Москве. Может, об этом недоверии известно Лондону и Вашингтону? Вполне вероятно.

Не умолчал Гарриман и о своем недовольстве английским послом в Москве господином Криппсом. На борту крейсера "Лондон" по пути в Архангельск была перехвачена и расшифрована радиограмма, посланная Криппсом в Лондон министру иностранных дел Антони Идену. Английский посол раздраженно высказывал недоумение по поводу того, что в составе делегации США оказался американский журналист Квентин Рейнольде, весьма популярный в Великобритании ведущий радиопередач. Гарриман лично пригласил с собой Рейнольдса (не для участия в переговорах), и его ярость вылилась в сердитую радиограмму протеста тому же Идену. Но отправить ее в эфир с крейсера "Лондон" было бы неразумным, ибо немцы могли обнаружить нахождение крейсера в море и атаковать его. Тогда свое возмущение поступком Криппса Гарриман выразил лорду Бивербруку, который в ответ, к удивлению Гарримана, спокойно предложил обойтись на переговорах без своих послов и своих переводчиков: это, мол, предоставит им - Гарриману и Бивербруку - свободу в высказываниях Сталину личных соображений, а затем позволит сделать собственные доклады военным кабинетам без чьих-либо подсказок и без противоречий...

В итоге бесед с Гарриманом в самолете у Молотова замкнулся четкий круг понимания пусть и второстепенных, но все-таки сложностей, которые надо будет учесть во время переговоров.