Меч над Москвой

Так, переметываясь от мысли к мысли, не замечая их отрывочности и подчас нелогичности, шла она рядом с Ириной через школьный двор в сторону 2-й Извозной улицы, как вдруг их окликнул чей-то знакомый, с хрипотцой голос:

- Эй, соседушки!.. С фронтовым приветом!.. Какие заботы позвали вас сюда?!

Перед ними стоял их домоуправ Бачурин; он был почти неузнаваем - в кирзовых сапогах, военной хлопчатобумажной форме, подпоясанный зеленым брезентовым ремнем. Помолодевший, без привычной сутулости, Бачурин всем своим видом излучал энергию и деловитость. Присмотревшись к нему, Ольга Васильевна поняла, что домоуправа особенно молодила красноармейская пилотка, из-под которой серебрились виски коротко подстриженных волос.

- Дядя Бачурин! - Ольга еще в юности так звала домоуправа. - Неужели и вы на фронт?!

- Я уже с фронта и опять туда же.

- И мы на фронт! - восторженно похвасталась Ирина. - В военный госпиталь!

- Вам что, в Москве госпиталей не хватает? - Темные глаза Бачурина подернулись грустью, а лицо похмурнело и постарело.

- В Москве и без нас полно добровольцев, - с некоторым гонором ответила Ирина.

Бачурин посмотрел в ее красивое и взволнованное лицо с печальной снисходительностью и начал закуривать папиросу. При этом будто с неохотой сказал:

- Федор Ксенофонтович не одобрил бы...

- Это почему же?! - В голосе Ольги Васильевны просквозила озабоченность.

- Ему на фронте сейчас ой как не сладко. А узнает, что и вы под бомбами, - еще горше будет.

- Мы полагали - наоборот. - Голос Ольги Васильевны потускнел. Воевать будем рядом.

Бачурин затянулся табачным дымом, выдохнул его и тут же удушливо закашлялся. Потом заговорил будто о другом:

- Из Смоленска не успели эвакуировать госпиталь. Тысячи раненых и медперсонал захвачены немцами... Вы же семья генерала... Вам первым петлю на шею...

- Дядя Бачурин, зачем вы нас пугаете? - с искренней укоризной спросила Ольга Васильевна. - Сейчас все должны забыть о страхе и думать об общей пользе...

- Вот именно! - перебил ее Бачурин. - О пользе там, где ее действительно можно принести.

- Что же вы советуете?

- Ехать, допустим, на строительство оборонительных рубежей.! Там санитары тоже нужны - даже на нашем участке... Могу взять вас с собой.

Вряд ли бы согласились Ольга Васильевна и Ирина на предложение Бачурина, если бы не он - случай: когда они стояли посреди школьного двора и вели этот разговор, на крыльцо вышел начальник призывного пункта и громко крикнул:

- Бачурин еще не уехал?!

- Здесь я! - настороженно откликнулся Бачурин. - Жду грузовик со склада военного округа!

- Только один грузовик? - огорчился капитан. - Там мне звонит комендант Большого театра товарищ Рыбин. Просит забрать у него на окопные работы группу добровольцев - артистов и музыкантов.

- У Большого театра есть свои автобусы. Пусть сами и везут! - Бачурин заговорщицки подмигнул Ольге Васильевне, однако глаза его не утратили печального выражения. - Вчера ведь один их автобус приходил под Можайск!

- Возьмите хоть двух народных артистов!

- Нет места в машине!.. А артистов, писателей, разных там сочинителей музыки у нас на каждую сотню метров противотанкового рва по десятку! Лопат и кирок не хватает!

Если строительством поясов Можайской линии обороны занимаются даже народные артисты из Большого театра, так почему же не поехать и им - Ольге Васильевне и Ирине?!

"К дьяволу колебания!.." - подумала Ольга и, взглянув на дочь, поняла, что и она близка к такому решению. - Едем, Иришенька?

- Едем, мамонька!

15

Ольга Васильевна, как жена кадрового военнослужащего, казалось, ничему не привыкла удивляться, что относилось к делам военным. Видела она полигоны и стрельбища, военно-инженерные городки и искусственные препятствия на танкодромах. Но вот так, чтоб, сколько охватит глаз, земля была распорота глубокой раной, именуемой противотанковым рвом, и в этой ране, в ее незаметно нарастающей глубине и на пологой крутизне выброшенной на одну сторону рва земли, пока высившейся как нескончаемо длинный надгробный холм, копошились с лопатами и кирками в руках тысячи и тысячи людей, - такого она и вообразить не могла. Ее поразило даже само пестрое разноцветье платков, косынок, беретов, блузок и кофточек на женщинах и девушках. Белые, голубые, красные, зеленые, оранжевые, они, будто цветы на порывистом ветру, колыхались, наклонялись и выпрямлялись, от чего рябило в глазах. Ров и копошащийся в нем и над ним людской муравейник тянулись от Минского шоссе, через чуть сгорбившееся жнивье, до далекого леса, подернутого сизой дымкой.

В этом муравейнике, если присмотреться, было немало подростков, юношей и пожилых мужчин. Но они как-то не замечались на фоне женского трудового войска, может быть, потому, что брали на себя самую тяжкую часть работы, копали на самом дне рва, выбрасывая оттуда грунт, который женщины отбрасывали лопатами еще выше, отгребали дальше, а затем разравнивали и маскировали.