Меч над Москвой

Упоминание о послах неожиданно вызвало разговор, который, как окажется позже, приведет к отзыву из Москвы сэра Стаффорда Крипса и посла США Штейнгардта, а из Вашингтона — советского посла Уманского.

— Ваш Штейнгардт — явный пораженец, — скрывая раздражение, сказал Сталин и, поднявшись из-за стола, начал прохаживаться, дымя трубкой. — Он, как и его ближайшие сотрудники, кликушествует о якобы нашем грядущем поражении. Его беспокоит только личная безопасность. За шесть первых недель войны Штейнгардт дважды паниковал и требовал, чтобы его вместе с посольством отправили за Волгу.

Гарриман не хотел соглашаться со Сталиным.

— У нас другое мнение о Штейнгардте, — утверждал он. — Наш посол сделал все возможное для улучшения советско-американских отношений.

— А как там в Вашингтоне чувствует себя наш посол Уманский? — неожиданно спросил Сталин.

— Дипломат высокого класса, — с непонятной холодностью ответил Гарриман. — Но с крайностями. Он усерден в своей деятельности до ненужной степени. Он с таким энтузиазмом обращался ко многим влиятельным людям по вопросам поставок в Советский Союз, что они больше раздражались, чем проявляли доброжелательность.

— Что вы скажете о Майском? — Сталин остановился перед лордом Бивербруком.

— Более искусного дипломата я в своей жизни не встречал! — восторженно ответил Бивербрук. — Умен, образован, прекрасный оратор, умеет растопить лед отчуждения самых ярых противников. Но…

— Что «но»? — насторожился Сталин.

— Временами он бывает слишком суров с нами.

— Не пытается ли он обучать членов вашего правительства положениям коммунистической теории?

— Такой возможности я никогда не предоставлю господину Майскому, — серьезно заверил Бивербрук и тут же спросил: — А как вам наш посол господин Криппс? — Бивербрук постарался скрыть свое отчуждение к нему.

— Он вполне нас устраивает.

Бивербрук гготом напишет Черчиллю:

«Понаблюдав за Криппсом, я пришел к выводу — с ним все в порядке, за исключением того, что он зануда. Когда я сказал об этом Сталину, он спросил, можно ли в этом плане сравнить Криппса с Майским. Я ответил: нет, только с мадам Майской, имея в виду ее милый характер неутомимой говоруньи… Сталину шутка чрезвычайно понравилась».

Гарриман же в докладе Рузвельту скажет и о Молотове, но с откровенным нерасположением к нему:

«Властен и неприятен, с неиссякаемой энергией, полным отсутствием уступчивости и чувства юмора, менее готовый к компромиссу, чем сам Сталин… У нас будут большие трудности с Советами, пока Молотов будет в этих отношениях существенным фактором».

Как покажет время, Рузвельт, к великому разочарованию Гарримана, именно Молотова пригласит в Вашингтон весной 1942 года. Это будет беспримерный перелет в бомбовом люке наркома иностранных дел и первого заместителя главы Советского правительства через океан…

Но переговоры в Москве продолжались, и Гарриману приходилось считаться с «трудным характером» Молотова, которого смущала некоторая уклончивость главы американской делегации в формировании обязательств союзников о поставках в СССР оружия и военной техники.

Протокол конференции представителей трех держав был подписан 1 октября после того, как главы делегаций в торжественной обстановке обменялись речами.

Вечером того же дня в Екатерининском зале Кремля был устроен правительственный прием. О нем Гарриман будет писать с некоторой долей иронии, а местами сарказма, как бы глядя на себя и окружающих со стороны: