Меч над Москвой

Однако смех Ирины острым коготком приятно царапнул Мишине сердце. И голос ее — бархатный, переливчатый — тоже стал нравиться Иванюте. Но так и не оставляло чувство, что все-таки это не та девушка, которую он тайно и безмолвно носил в своем сердце уже вторую неделю и которую его фантазия наделила необыкновенно ослепительными чертами. Эта — не его мечта… И почти обрадовался столь неожиданному прозрению и душевному раскрепощению. Была любовь — и нет ее! Ехал в Москву с надеждой и страхом, а теперь сердцу легко — ни надежды, ни страха, ни сомнений, все стало просто, обыденно, как и раньше, однако было и печально от несбывшейся мечты… Как же понять самого себя?

Почувствовав, что Ирина его больше не смущает, Миша Иванюта принялся выполнять свои журналистские обязанности. Вынув из сумки блокнот, он деловито засыпал девушку вопросами о том, как ей работается за станком, устает ли, какая норма выработки за смену, с кем она дружит. Васильский в это время целился в Ирину фотоаппаратом, заставляя девушку то встать за токарный станок, то подойти к подругам… И без устали щелкал затвором объектива, сокрушаясь при этом, что освещение в цехе все-таки было слабым.

В дальнем углу цеха дверь почти не закрывалась — входили отдохнувшие девушки и подростки, одетые потеплее, и начинали принимать у отработавшей смены станки. На место Ирины встал курносый парнишка лет четырнадцати — в валенках и длинном, не по росту, пальто с подвернутыми рукавами.

Васильский и Иванюта привлекли к себе всеобщее внимание: у станка Ирины собралось немало любопытствующих. Васильский решил воспользоваться этим и, сделав несколько групповых снимков, обратился главным образом к девушкам, так как они были постарше:

— Друзья, у нас к вам просьба! В нашей редакции во время последней бомбежки погибло несколько человек… В том числе и один корректор. Вы знаете, что такое корректор?

— Знаем! Знаем! — раздались редкие голоса.

— Чтобы опечаток не было в газете! — подала голос и Ирина.

— Не только опечаток, но и ошибок вообще! — пояснил со знанием дела Миша Иванюта. — Чтобы все соответствовало присланным из секретариата в типографию материалам — корреспондентским и тассовским!..

— Нет ли у кого-нибудь из вас знакомого корректора? — уже конкретно поставил вопрос старший политрук Васильский.

Наступила тишина, если не считать шума нескольких станков, которые уже были включены в разных местах цеха.

— А девушка может быть корректором? — настороженно спросила Ирина.

— Конечно может! — ответил Васильский.

— Тогда меня приглашайте! — Лицо Ирины будто посветлело, а из глаз улетучилась усталость. — У меня всегда были пятерки по русскому языку, и сочинения я писала на «отлично».

— И я бы поехала! — подала голос рыжеволосая девушка из новой смены.

— Я тоже согласна!..

— И я!..

Ирина вдруг вскочила на деревянную подставку своего станка и обратилась к собравшимся:

— Товарищи, я ведь дочь военнослужащего, генерала! — Ее усталый, хрипловатый голос звучал взволнованно. — Мне знакома военная терминология! У нас весь род военный!

— А кто вместо тебя будет нашим комсомольским секретарем? — с укором спросила ее Надя, чуть косоглазая соседка Ирины по двору.

— Ты заменишь! У меня есть предложение: Надю секретарем выбрать! — Ирина держала себя так, будто вопрос о ее отъезде на фронт уже решен окончательно. — Кто за это предложение, прошу поднять руки!.. Голосуют только комсомольцы!..

Но голосовали все — оживленно, с каким-то особым энтузиазмом и весельем: ведь идти на фронт готов был каждый, но счастье выпало пока одной Ирине, и за нее радовались.

А Миша все раздумывал над словами девушки о том, что она дочь генерала. И сердце его вдруг встрепенулось, забилось учащенно, а в голове зашумело от ударившей крови: он был оглушен внезапной догадкой… Только сейчас до сознания Миши стало доходить, что Ирина — родная дочь самого дорогого для него человека — Федора Ксенофонтовича Чумакова… Смятенные мысли Иванюты молнией, в один охват, пронеслись по невиданно-тяжким, кровавым дорогам, пройденным со страшными боями в первые недели войны под командованием этого мудрого генерала… Но в памяти Миши смутно брезжило, будто семья Федора Ксенофонтовича жила до войны в Ленинграде. От кого же он это слышал?..

Миша протолкался к окруженной молодежью Ирине и спросил у нее, не тая изумления и тревоги:

— Вашего отца зовут Федор Ксенофонтович?

— Да… — Ирина смотрела на Мишу почему-то с испугом.

— Он живой?

— Не знаю… Осенью лечился в госпитале под Москвой, приезжал домой… Сейчас неизвестно где… Вы с ним знакомы?

— Я прошел с вашим отцом от западной границы до Смоленска. Если б не он, не знаю, как бы все было…

Неизвестно, кто распорядился выключить начавшие работать станки, и в цехе стояла такая тишина, что казалось, все перестали дышать, вслушиваясь в разговор Иванюты с Ириной.

— Вы были с ним в окружении?