Меч неверия

Я порылась в седельном мешке и достала немного дорожного хлеба, такого черствого, что по неосторожности об него легко можно было сломать зубы. Размочив хлеб в воде, я большую часть его скормила Фаллону, который потом долго еще тыкался губами мне в ладонь в поисках крошек. Потом напрягла волю и послала пони приказ не уходить. Наконец легла между двумя камнями и укрылась плащом - довольно слабой защитой от промозглого влажного холода.

Я не собиралась спать, но усталость тела победила дисциплину мысли, и я погрузилась во тьму, даже более глубокую, чем та, что окутывала меня. Во тьме двигались какие-то существа, и я чувствовала их присутствие, однако не настолько ясно, чтобы понять, кто они.

Проснулась я неожиданно в серости раннего рассвета; кто-то словно позвал меня по имени или рядом протрубила боевая труба. Теперь я смогла увидеть бассейн и ручеек текущей в него воды. По другую сторону озерца на жесткой траве, не зеленой, а пепельно-серой, прихваченной холодом, пасся Фаллон.

С другой стороны бассейна действительно имелся сток, нечто вроде корыта, уходившего вниз, в туман. Двигалась я с трудом, тело затекло, но мозг отдохнул, и я снова поискала черноту, в которой скрывались Джервон и его похитители.

Она была на месте, и на этот раз я не сделала ошибки, пытаясь проникнуть а нее и насторожить того, чье присутствие я ощутила накануне. Во всяком случае пока впереди лежала только одна дорога - между крутыми каменными склонами, на которых и пальцем не за что уцепиться. И на этих стенах видны были изображения, выветренные, изъеденные временем, как и на охранных стеллах, - слишком правильные, чтобы быть созданием природы, и слишком необычные, чтобы я могла их понять. Однако общие очертания этих символов мне не понравились, потому что сама их форма вызывала дурные предчувствия.

Завтракая горсткой размоченного в воде хлеба, я решительно отводила взгляд от этих теневых каракуль. Напротив, старалась рассмотреть что-нибудь в тумане, заполнявшем этот разрез в земле. И снова прислушивалась, но ничего не слышала, кроме звука воды.

Заполнив седельные бутылки, я села верхом, но позволила Фаллону идти своим шагом. Дорога была усеяна камнями, тут и там ее перекрывали осыпи, через которые мы пробирались очень осторожно.

Постепенно меня охватило ощущение новой опасности; я продолжала поддерживать контакт со странной чернотой, которая, как я считала, держала в себе Джервона. Вначале в воздухе появился просто неприятный запах, запах гнили, но со временем он становился все сильнее, как будто я приближалась к месту, где разлагался чей-то труп. Фаллон фыркиул, покрутил головой и продолжал идти только по моему настоянию.

Странно, но в этой черноте я не ощущала древнего зла, хотя использовала все силы своего мозга и Дара, все, чему научилась у Ауфрики, и что узнала сама. Источников этого барьера я не знала - но было ясно, что источник не в людях и не в Прежних. Впрочем, за все время охоты в Пустыне я ни разу не встречалась с Прежними.

Холод тумана охватил меня, тело онемело. Страх пытался вырваться из железных пут, которые я надела на свои эмоции. А за страхом - отвращение и гнев.

Я заметила, что еду, положив руку на рукоять меча. И прислушиваюсь, все время прислушиваюсь, хотя не слышала ничего, кроме топота копыт Фаллона и изредка звона железной подковы о камень.

Туман сомкнулся, капли влаги повисли на шлеме, масляно засветились на кольчуге, смочили плотную зимнюю шерсть Фаллона.

Потом...

Движение!

Фаллон поднял голову и резким ржаньем выразил свой страх. В то же мгновение мерзость, которую я почувствовала, устремилась ко мне.

Из тумана вынырнул спущенный с цепи ужас. Тоже всадник, как и я, однако из-за какого-то свойства тумана он казался крупнее меня. Но ехал он не на лошади из плоти и крови, а на груде костей, соединенных гниющей разлагающейся плотью. Да и сам всадник, как и его лошадь, был давно мертв, хотя и наделен какой-то новой ужасной жизнью.

Его оружием был не меч, а ужас. Я застыла и обратилась к своему Дару. И тут же поняла, что это такое - порождение древнего страха и ненависти. Оно питается этими эмоциями, и каждый раз, поглощая их, становится все материальнее.

Его вызвал и накормил мой гнев и мой страх. Я могла поклясться в этом, как будто коснулась вытянутой кости руки. И ужас Фаллона тоже добавлял ему сил. Ужас, глубочайший упадок духа окутывал это существо, как плащом.

Фаллон попятился, заржал. Скелет лошади в ответ широко раскрыл пасть. Я боролась с пораженным ужасом животным подо мной и радовалась этой борьбе, потому что она отвлекала мой мозг от страха, который нес с собой этот призрак.

Возвысив голос, я, как боевой клич, произнесла определенные слова. Но всадник не дрогнул, его лошадь тоже.

Я собрала всю волю, чтобы овладеть своими чувствами. Этому существу для жизни требовались ужас и отчаяние, поэтому я должна была сдерживать свои чувства, тогда у него не будет силы...