Меч Шеола (СИ)

— Ладно уж, снимай. — Долетел до них разнеженный, умиротворенный голос кикиморы. — Приехали. Вон и избешка показалась.

И беззлобно проворчала.

— Тут пыхтит, там сопит, а все бы девок на руках таскал. Смотри, как Радогор идет. Не чихнет, не всплеснет. Княжна у него в руках, как в зыбке покачивается, а я всю свою красоту отхлестала и до синюх разбила о твои руки.

Закрутила головой и удивилась.

— Почитай, до самой ночи проползали.

Уснула ты… — Мягко пророкотал леший. — Вот и не заметила, как день кончился.

И со страшным скрипом наклонился, опуская ее не землю. Берегиня, помолодевшая и подобревшая, выпорхнула из его лап.

— Ты вот что… ты далеко не убегай. Может, и прибегу когда вечерком к тебе.

Весело засмеялась, как горсть гороха рассыпала, и не дожидаясь Радогора с княжной, резво припустила к жилищу Копытихи. Но опомнилась и остановилась, бросая на них нетерпеливые взгляды.

— Побойчей ходить нельзя? — встретила их сердитым вопросом. — Подруга моя все глаза проглядела, а вы в обнимку все не нагулялись.

Лада неохотно высвободилась из рук Радогора и засмеялась.

— А сам, тетушка, на руки только залезла и сразу все слова от счастья перезабыла.

— Больно мне надо! — Отмахнулась кикимора. — Это я для того, чтобы с дороги не сбиться. А то обомлел от радости, что в руки ему далась, и тащит, и тащит. Не пригляди за ним, так и мимо пробежит.

И всплеснула руками.

— Ну, вот, мы и дем, а Копытиха, подруга называется, ни сном, ни духом. А я на пироги надейся после этого!

Но уже летит, косолапя и заваливаясь на бок, бэр, оглашая лес радостным ревом И Копытиха, увязанная платом до бровей, вышла встречать их, спрятав почерневшие от работы и старости, руки под перредник.

Заприметив Ягодку, берегиня резво отскочила в сторону, а Влада предусмотрительно укрылась за спиной Радогора. Вран же пронзительно закричал, торопливо сорвался с плеча, предвидя печальный исход радостной встречи, и в два взмаха крыльями перелетел на кровлю избы.

Рыча и страдая от счастья и возмущения, бэр подлетел к Радогору, сшиб его с ног и, ворча и стеная, принялся поочередно облизывать того и другого.

— Отпусти, дурень! — Взмолился Радогор. Не щенок. Серьезный зверь. А ведешь себя, хуже не куда. Кости так мне переломаешь.

До самой избы бэр бежал, повизгивая и заглядывая в их лица, словно пытаясь узнать, где они были. — здравствуй, матушка…

— И так видно, что здорова. Что с ней сделается. Она по болоту не ползала. — Заторопилась кикимора. Про ее здоровье спрашивать, только время терять. Что вдоль, что поперек себя. А иные еле ноги обратно притащили. А про здоровье у них ни кто не спрашивает.

Копытиха улыбнулась. Давно перестала обижаться на свою вздорную подругу. Поняла, на кикимору обижаться, себе дороже встанет.

— Долго ходили… — Сказала она, обращаясь к Радогору, и окидывая его внимательным, все подмечающим взглядом. Покосилась глазом на мешок и укоризненно покачала головой. — Напрасно принесли это. надо было там оставить.

— Нельзя оставлять было. И людям показать надо будет. Пусть увидят, кто им столько лет жизнь портил. Кто — то духом воспрянет, кто — то надежду потеряет. И разноголосица утихнет.

— И так можно. — Согласилась Копытиха, хотя сомнение в голосе осталось. — Я раньше вас ждала…

— Седьмицы не проходили. — Радогор удивленно вздернул брови. — Куда же меньше. Пока туда дошли, пока обратно. И от туда не сразу убежишь. Болото, матушка. Не торная тропа.

На лице Копытихи появилось удивление.

— Седьмицу, говоришь. Не проходили? Оно и видно. А от болота что — нибудь осталось. Или не успели истоптать?

Кикимора только этого и ждала.

— Ой, подруга, совсем я осиротела. — заголосила, запричитала она. — Нет теперь моего кормильца. Только и осталось от него, что чисто озеро. И хоромину свою теперь не отыщу. А что уцелело, так он огнем пожег.

— Упырь?

— Было когда Упырю на это оборачиваться. — Презрительно фыркнула берегиня. — Ему бы ноги во время унести. Вот он, Радогор.

И словно не она только что причитала, буднично спросила.

— Чем кормить нас с дороги собралась, подруга? Не помню, когда и еле в последний раз. Аки птица небесная крошки хлебные, осклизлые клевала. Тем и жила. А ты стала в дверях столбом, расшаперилась поперек, к дверям не подойти. И мимо не проскочить. Радогор сказал, у тебя пироги в печи стоят?

— Ну, если Радогор сказал… — Улыбнулась Копытиха, отступая в сторону. И повернулась к нему. — Ее здесь оставь. Не носи в избу. Сна не будет. К ветке привяжи и заклятием заслони.

Пропустила берегиню вперед.

— Долго же он вас по болоту водил. Я уж и ждать отчаялась. Особенно, когда загремело да загрохотало болото и ветер засвистел шальной. И на воду глядела, и на камнях раскладывала, а перед глазами одно, ночь… Так уж и не одна, две седьмицы минуло, третья началась.

Радогор и Лада переглянулись, но промолчали.

А потом уж, когда пламя поднялось над болотом, догадалась, что таки добрались вы до него.

— Матушка, не пойдем мы сразу к столу. Грязь кокорками насохла. — Сконфуженно проговорила Влада. Ополоснуться бы прежде. Это радогор будто в утренней росе умылся, а я как свинюшка вся перевозилась.