В нередких в то время личных ссорах доспехов на противниках уже не оказывалось, они сражались в одних рубашках, а с учетом смертоносности такого оружия, как рапира, возросла необходимость в обретении качественных навыков фехтования. Искусство это, в том виде, в каком преподавали его итальянские мастера, расцвело пышным цветом. Рапиры сами по себе были длинными и неудобными, редко когда длина их составляла менее четырех футов от хвостовика до острия, а бывало, что и превышала пять футов; атакующие действия были не слишком стремительными и уж никак не могли представлять собой сложные движения, и, когда противники сражались только на рапирах, от колющих ударов они спасались перемещениями и уходами, а не парированием собственным оружием. Перемещениями, о которых идет речь, были более или менее быстрые, в зависимости от ситуации, шаги вперед, назад или в сторону (так называемые «траверсы»). Самым популярным средством обороны был кинжал; технически защитных действий им насчитывалось три или четыре, и все они были крайне просты; для атаки противника его практически не использовали, разве что войдя в плотный контакт. Такие поединки на рапирах с кинжалом выглядели, пожалуй, самыми романтичными и живописными за всю историю фехтования. Иногда вместо кинжала использовался плащ — его в два слоя наматывали на левую руку и отмахивали его свисающим концом уколы противника, а в некоторых случаях и метали таким образом, чтобы или обернуть им самого соперника целиком, или запутать его оружие. Научиться подобным методам ведения боя было очень легко. Суэтнам утверждает, что за несколько уроков пятнадцатилетнего мальчика можно было научить обороняться против любого мужчины; и мы действительно знаем об одном мальчике указанного возраста по имени Чарльз Сефтон, который более чем постоял за себя в бою против своего собственного учителя.
По правде говоря, период рапиры был временем самых вспыльчивых нравов за всю историю: мужчины столь трепетно относились к своей чести, что готовы были драться насмерть по любому поводу, а то и без него — просто по легкомыслию и ради удовольствия. Современник того оживленного периода, Шекспир, дает нам некоторое представление о типичных конфликтах, бытовавших в те времена, приводя слова Меркуцио, обращенные к Бенволио (надо сказать, единственному более-менее миролюбивому человеку во всей пьесе «Ромео и Джульетта»):
«Милый мой, ты горяч, как все в Италии, и так же склонен к безрассудствам и безрассуден в склонностях. Ведь ты готов лезть с кулаками на всякого, у кого на один волос больше или меньше в бороде, чем у тебя, или только за то, что человек ест каштаны, в то время как у тебя глаза каштанового цвета. Голова у тебя набита кулачными соображениями, как яйцо — здоровою пищей, и, совершенно как яйцо, сбита всмятку вечными потасовками. Разве ты не поколотил человека за то, что он кашлянул на улице и разбудил твою собаку, лежавшую на солнце? Разве ты не набросился на портного, осмелившегося надеть новую пару до Пасхи, или на кого-то другого за то, что он новые башмаки подвязал старыми лентами?» [32]
А ведь речь идет об образце миролюбия того времени!
Жители XVI века готовы были принять за вызов любой брошенный на них взгляд, как повествует о том в своей «Практике» Винченцо Савиоло. Предоставим ему слово: