Меч судьбы

Конь цвета грозового неба мчался по твердым от мороза трактам, безжалостно ломая копытами хрупкий лед. Перепуганная нежить разбегалась по кустам, вороны срывались с веток, кружили в небе. Протяжный, нечеловеческий вой баньши звучал в ночи, провожая бешеную скачку. Всадница, твердо сжав губы, смотрела прямо перед собой. Она знала, куда и зачем держит путь. Ни дождь, ни снег, ни темные ночи не могли её задержать.

Ахнули, перепугались в Лесицах, когда, взметнув грязь и навоз, конь промчался по главной улице, едва не растоптав прохожих, обматерили в Козелках, через которые она пронеслась, распугав стаю гусей и мирно дремавших в грязи хавроний. Грозили кулаками и плевались в корчме "Битый горшок", где она растолкала здоровенных мужиков у стойки, словно детей малых, цапнула пирог с мясом, бутыль вина, бросила злотый и, не дожидаясь сдачи, была такова.

Жеребец вылетел из-за поворота, промчался по узкой тропе, перемахнул невысокий щербатый забор, взрыл копытами землю у крыльца покосившейся избушки, заплясал на месте и встал, как вкопанный. Всадница спрыгнула наземь, взбежав по ступеням, замешкалась на пороге, ругнулась, тряхнула головой и решительно толкнула створку.

Хлопнула дверь. Никодимус обернулся, вздохнул. Он её ждал. В черной куртке, болтавшейся на исхудавшем теле, подпоясанных веревкой штанах, чудом державшихся на бедрах, с растрепавшимися буйными волосами, девица походила на призрак самой себя. Гостья бросила на дубовый стол мешочек, тяжело звякнувший, прошла к графину, налила воды в кружку. Пила долго, жадно. Вытерев губы, повернулась, сверля хозяина глазами:

— Спаси его.

Твердой рукой положила на стол перевязанную ниткой пепельную прядь волос.

Колдун был стар, стар и душой, и телом. Чего он только не повидал на своем веку, но с таким взглядом ему встречаться ещё не доводилось. Он молчал, подбирая слова. Знал, что не убедит, что пустое дело, судя по решительно сжатому рту и мертвым глазам. С таким лицом идут в бой на смерть.

— Ты умираешь. Обряд убьет тебя на месте, — прошелестел колдун.

— Знаю, — она села у стола. В комнату вошел здоровенный волк, лег у ног хозяйки, положив голову на лапы. — Мне один мудрый… сказал в прошлой жизни… "Один умирает, как тварь дрожащая, обгадив штаны, о смерти других слагают легенды. А кто-то умирает ради того, чтобы подарить жизнь другому".

Колдун пожевал губами, сказал еле слышно:

— Приходи завтра. Завтра луна на убыль.

За стенкой шевельнулось, пискнуло.

— Кто там у тебя? — насторожилась гостья.

Он насупился. Хотел было сказать, что там ещё одна умалишенная, да вдобавок с драконом, которому сейчас и неймется. Примчалась буквально час назад, как на пожар, и пообещала, улыбнувшись улыбкой голодного вампира, сожрать его заживо, если он хоть на шаг отклонится от её распоряжений. Дракончик уже умял годовой запас капусты, а теперь маялся животом. С этой бедой старик знал, как бороться, не важно, дракон ли, чи порося, надо только избавиться от гостьи.

— Кошка окотилась, — буркнул Никодимус.

Волк поднял голову, втянул воздух. Колдун невольно съежился, но обошлось. Правда, померещилось, что зверюга ухмыльнулась.

Черноволосая давно ушла. Сгустились сумерки, догорели свечи. Дракончик успел снова проголодаться, а белоголовая вампирша так и сидела у стола, закрыв глаза и постукивая изящными тонкими пальцами по деревянной столешнице.

Солнце, завершив круг по небу, передало скипетр брату-месяцу. Неслышно, легким шагом пришла ночь, взмахнув рукой в черной перчатке, рассыпала блестки звезд по темно-синему небу, повесила восковой серп над дремлющим лесом. Пробило полночь. Колдун прислушался. За стеной, где притаилась вампирша, не слышалось ни звука. Он всей своей старой, побитой годами шкурой, ощущал чуждое присутствие. Да ещё жутко мешал волчий вой. Душераздирающие звуки плыли над лесом, перекликаясь с истошным лаем собак в деревне неподалеку. Ольга, как ему представилась вампирша, всучила ему кулон с сапфиром, строго-настрого предупредив, сверкая разноцветными глазищами, что обряд надо завершить, когда артефакт ярко засветится. Старик нервничал. Как тут углядишь, когда в голове хозяйничает непрошенная гостья, а волчий вой выворачивает душу?

Черноволосая лежала на скупо застеленной постели, закрыв глаза и молча ожидая смерти. Мельком глянув на серую дырявую простынь, она не сказала ни слова, ему даже показалось, что едва заметная улыбка тронула губы. Он думал, девица не вернется. Но она пришла. В своей черной куртке, в тех же штанах, с тем же выражением глаз, которое старик будет помнить до конца дней. Единственное, что изменилось со вчерашнего дня, это запах. Запах чисто вымытого тела с тихим, ненавязчивым ароматом эльфийской розы.