Еще с Хингана ветер свеж,Но остро в падях пахнет прелью,И жизнерадостный мятежДрозды затеяли над елью.Шуршит вода и, точно медь,По вечерам заката космы,По вечерам ревет медведьИ сонно сплетничают сосны.А в деревнях у детворыРаскосой, с ленточками в косах,Вновь по-весеннему острыГлаза — кусающие осы.У пожилых степенных манзИдет беседа о посеве,И свиньи черные у фанзЛожатся мордами на север.Земля ворчит, ворчит зерно,Набухшее в ее утробе.Все по утрам озареноСухою синевою с Гоби.И скоро бык, маньчжурский бык,Сбирая воронье и галочь,Опустит смоляной кадыкНад пашней, чавкающей алчно.
ЮЛИ-ЮЛИ
Мне душно от зоркой боли,От злости и коньяку…Ну, ходя, поедем, что ли,К серебряному маяку!Ты бронзовый с синевою,Ты с резкою тенью слит,И молодо кормовоеВесло у тебя юлит.А мне направляет глухоСкрипицу мою беда,И сердце натянет тугоРитмические провода.Но не о ком петь мне нежно,Ни девушки, ни друзей, —Вот разве о пене снежной,О снежной ее стезе,О море, таком прозрачном,О ветре, который стих,О стороже о маячном,О пьяных ночах моих,О маленьком сне, что тает,Цепляясь крылом в пыли…Ну, бронзовый мой китаец,Юли же, юли-юли!..
В ПОЛНОЧЬ
От фонаря до фонаря — верста.Как вымершая, улица пуста.И я по ней, не верящий в зарю,Иду и сам с собою говорю.Да, говорю, пожалуй, пустяки,Но все же получаются стихи.И голос мой, пугающий собак,Вокруг меня лишь уплотняет мрак.Нехорошо идти мне одному,Седеющую взламывая тьму, —Зачем ей человеческая речь,А я боюсь и избегаю встреч.Любая встреча — робость и обман.Прохожий руку опустил в карман,Отходит дальше, сгорблен и смущен,Меня, бродяги, испугался он.Взглянул угрюмо, отвернулся — иРасходимся, как в море корабли.Не бойся, глупый, не грабитель я,Быть может, сам давно ограблен я,Я пуст, как это темное шоссе,Как полночь бездыханная, — как все!Бреду один, болтая пустяки,Но все же получаются стихи.И кто-нибудь стихи мои прочтет,И родственное в них себе найдет:Немало нас, плетущихся во тьму.Но, впрочем, лирика тут ни к чему…Дойти бы, поскорее дошагатьМне до дому и с книгою — в кровать!