Меч войны

Лучи яркого солнца пронизали галерею наверху, высветив глаза, сверкавшие там из-за шалей самых разных цветов: жёлтого и оранжевого, лимонного и жемчужно-голубого. Но его пронзили глаза женщины в красной вуали. Напряжённо вглядываясь, он увидел, как её рука поднялась, задержалась на секунду и затем упала вновь.

Ясмин...

Как будто электрическая искра проскочила между ними. И этим еле заметным жестом был сказан миллион слов, и он узнал всё, что таило её сердце.

Рядом с ним Роберт Клайв тоже взглянул наверх.

В переднем ряду балкона солнце бросало рисунок прозрачной бисерной занавеси на изумрудный лиф платья, на бледные руки в золотых браслетах и на ещё более бледное лицо, обрамленное заплетёнными медными волосами, с драгоценной серьгой, украшающей нос.

Клайв продолжал глядеть в течение нескольких секунд, затем отвернулся, с безжизненным остекленевшим взглядом, с губами, сжатыми в одну линию. В ответ ему не последовало ни единого признака узнавания от беременной женщины, которую Мухаммед Али Хан сделал своей первой женой.

Хэйден видел, как лицо Клайва превратилось в маску смерти. Он понимал его, зная, что в этот час триумфа он утратил всё, на что надеялся.

Клайв покидал Аркот на следующий день. Услышав о его отъезде, Хэйден вышел поддержать его уздечку и обменяться рукопожатиями.

   — Куда теперь? Сен-Дэвид? Или Мадрас?

   — Мадрас. А ты?

   — Я останусь здесь ещё на день.

   — Тогда ты более храбрый, чем я.

   — Получить такой комплимент от «Доблестного в войне» — это слишком, Роберт.

   — К этому титулу можно теперь добавить: «Несчастный в любви». — Клайв улыбнулся горечи своего признания. — Мне следовало бы ожидать этого. Так играет с людьми кисмет. Победишь в войне — проиграешь в любви. Никакой разумный Бог не пожелает вложить оба эти таланта в единое тело. Взгляни на французов!

«Шутка, скрывающая агонию, — думал Хэйден. — Он любит её и мог выносить это, только пока продолжалась война».

   — Теперь, когда Дюплейкс побит, что ты будешь делать?

Клайв встретился с ним взглядом.

   — Буду трясти дерево пагоды как можно сильнее, пока не подвернутся другие битвы. Мы ещё услышим о французах, прежде чем окончится десятилетие. Я благодарен тебе за письма, которые ты привёз. — Он похлопал по нагрудному карману. — Особенно от Эдмунда Маскелена. Меня приглашают в Мадрас разделить компанию его сестры Маргарет.

   — Ты теперь человек со средствами.

Клайв поднял брови.

   — Конечно, я получил дар благодарности от правительства набоба. Если собрать все мои средства вместе, я думаю, что наберётся несколько лакхов серебром. Я хочу заниматься торговлей вместе с твоим отцом.

   — Если увидишь его, скажи, что я думаю о нём.

Клайв на секунду задумался, желая, очевидно, сказать нечто доверительное, но передумал, сказав вместо этого:

   — Твой отец — единственный, кто действительно знает меня. Мы в чём-то схожи с ним.

   — Более схожи, чем отец и сын. Это уж точно!

Их беседа истощалась. Клайв спросил:

   — Ну, а ты чем займёшься?

   — Не знаю. Поеду в Англию, если компания примет мою отставку. Я давно хотел увидеть великий город.

Кривая улыбка Клайва осветила его лицо дружелюбием с примесью горечи.

   — Ну, тогда счастливо тебе. Я желаю, чтобы наши пути сошлись вновь, здесь или там.

   — Да. И я желаю. И надеюсь на это.

Возвратившись во дворец, Хэйден долго сидел в полутьме с закрытыми глазами, обхватив голову руками. Его мучили видения сцен, свидетелем которых он был. Он ощущал боль утраты уходящей эпохи, но и определённое облегчение. «Странное ощущение, — думал он, — испытываешь, когда завершается работа многих лет. Почему так болит сердце, когда мы отступаем назад, чтобы лучше увидеть наши дела? Может быть, это же испытывает душа индуса, когда она переходит из одного тела в другое. Может быть, это чувство приходит к каждому, когда одни времена уходят, а другим ещё предстоит наступить».

Какое-то движение привлекло его взгляд. Кроваво-красная бабочка присела на угол его мраморной скамьи. Он встал, желая приблизиться к ней, но её крылья развернулись, и она взлетела в воздух, зигзагом вылетев через полуоткрытое окно. Он поглядел на молочно-белый камень скамьи и увидел на ней резную шкатулку розового дерева, которой раньше не было там. Ему внезапно представилась нереальная фантазия, что бабочка оставила её как дар. Когда он потянулся взять её, его пронзило ещё одно ощущение чуда: шкатулка была похожа на ту, которую он вручил когда-то Назир Джангу и в которой оказалась змея краит.

Под шкатулкой была бумага. Сломав печать, он обнаружил страницу молитв набоба. Под ними, языком, принятым при дворе Аурангзеба, рукой Мухаммеда Али были добавлены две строки.