Меч войны, или Осужденные

Остаток того дня они так и просидели в тени у колодца, изредка отхлебывая прямо из ведра сначала холодной, а после согревшейся воды. Альнари поглядывал на новичка, словно решая что-то про себя. Изредка, будто вспоминая: а вот еще об этом надо бы сказать! – ронял фразу-другую. Ты, Барти, вот что учти: охране скучно. Там, за стеной, одна баба на них на всех: вдова Иллиль, стерва ненасытная. Да караванщики вино привозят, только его надолго не хватает. А мы тут под рукой, и за нас никто не спросит, хоть что делай. Это даже хорошо, что Хозяин тебя своей добычей объявил: остальные не тронут, доля начальника – святое. Но лучше все равно не нарывайся. Да, Барти, вот еще что: у нас тут вообще-то и управляющий имеется, но главный – Хозяин. Если тебе так свински повезет, что один одно велит, а другой другое, соображай, кого первого слушать. Да, чуть не забыл: духовник у нас тут – шакал из шакалов. Он тебе предложит весточку на волю передать, обязательно предложит, так ты знай, это подстава. Себастиец окончательно махнул рукой на непонятные взгляды; советы и указания тоже скользили по самому краешку сознания. Но то, что рядом сидит человек, не честящий его крысой, отродьем шакала и гиены или таргальским выползком, было приятно. И плевать, что Альнари его чуть ли не на десяток лет моложе: здесь он старший, потому что знает лучше.

Когда на потемневшем небе загорелись первые звезды, к воняющему горелой кашей сарайчику выстроилась очередь тощих оборванцев с глиняными мисками в руках. Альнари остался сидеть; похоже, решил Барти, наказанным тут еды не полагается. Впрочем, судя по запаху, называть это едой можно разве что на грани голодной смерти. Каторжане стояли тихо, заходили в сарай по одному, а вынырнув с бережно прижатой к груди миской, торопливо уходили кто куда.

Последним из сарая вышел охранник. Навесил на дверь замок, с чувством потянулся, приложился к фляжке и, напевая себе под нос, убрел прочь.

И почти сразу рядом с наказанными возник парнишка лет, пожалуй, пятнадцати. Опустился на корточки рядом, протянул диартальцу миску:

– Вот, бери. Мало, правда… Половина без пайки сегодня. Считарь, тля вонючая, совсем ошакалился.

Последнюю фразу мальчишка сказал на диартальском.

Альнари принял миску, хмыкнул. Ответил так же:

– Ошакалился – значит, каравана ждут. Ты как, успел глянуть?

– Глянул, – мальчишка понизил голос почти до шепота. – Раз плюнуть.

– Хорошо. Беги, Юлли.

– Альнари… – Парнишка замялся.

– Что?

– Спасибо. Кабы не ты, хана мне… Я ж видел, ты нарочно…

– Кабы не я, – снова хмыкнул диарталец, – дознание по полной форме и хана всем планам. За стеной не дураки сидят. Повезло, и на этом закончим. Беги.

Юлли кивнул – и растворился в сумеречных тенях.

Альнари поставил миску между собой и таргальцем, предложил:

– Бери, ешь.

Взял щепоть слипшихся в клейкую массу зерен, кинул в рот.

Барти посмотрел на скудную горку каши с отвращением. Есть хотелось, но брать в рот это…

Диарталец дожевал, сказал резко:

– У нас тут харчами не перебирают. Хочешь жить – жри что дают, кушаний из императорской кухни тебе здесь не предложат. Видали вы такого: люди от себя отрывали, а он брезгует.

– Да я не хочу, – соврал рыцарь.

– Хочешь. Тебе противно просто: не привык. Только поверь, завтра ты эту дрянь будешь вспоминать, как первую девушку свою не вспоминаешь.

Барти пожал плечами. Откровенно говоря, первую свою девушку он не вспоминал уже лет десять.

– Послушай, я тебе сказать должен…

– После. – Альнари отправил в рот еще щепоть каши и придвинул миску ближе к таргальцу.

– Сейчас. Знаешь, у меня была бурная молодость, – себастиец невесело усмехнулся. – В общем, диартальский я понимаю. Говорю неважно, но понимаю хорошо.

Несколько долгих мгновений Альнари смотрел на таргальца молча; потом кивнул:

– Понял.

И продолжил неторопливо есть.

Барти вздохнул, взял комок каши. Отправил в рот. Пришлось сделать усилие, чтобы не выплюнуть; но в животе заурчало радостно, и рыцарь проглотил склизкие зерна, почти не жуя. Так и лучше: вкуса не чувствовать.

Миска опустела до обидного быстро.

Ночью себастийца зазнобило.

В бараке, рассчитанном не меньше чем на полторы сотни работников, свободных мест было завались. Альнари пристроил новичка не у самой двери, но и не слишком далеко, чтоб долетал прохладный ночной ветерок. Однако ночь выдалась тихая; Барти то сжимался в комок, чуть ли не на уши натягивая изодранную рубаху, то метался в жару, и диарталец клал ему на лоб смоченную холодной водой тряпку и поил из пригоршни. Но утром безжалостно растолкал и поволок в общем потоке – в шахту.

Рыцарь переставлял ноги, как в тумане, не соображая, куда и зачем его ведут. А тихий голос над ухом все нудил: