Меченосцы

— Ну, мы с ним люди свои, — сказал Мацько, — с нами он драться не станет, а еще, пожалуй, что-нибудь скинет с долга.

— Может быть. Если с ним быть по-хорошему, так он еще своего прибавит. Он из рыцарей, ему не в диковину шлем надеть. А вместе с тем человек набожный и очень хорошо обедню служит. Да вы небось помните… Как рявкнет за обедней, так даже ласточки, что под потолком живут, из гнезд вылетают. И от того, конечно, слава Божья растет.

— Как мне не помнить! Ведь он за десять шагов свечи в алтаре дыханием гасил. А заезжал он хоть раз в Богданец?

— Еще бы! Заезжал. Пятерых новых мужиков с женами на расчищенной земле поселил. И у нас в Згожелицах тоже бывал, потому что, как сами знаете, он у меня Ягенку крестил, очень ее любит и дочуркой зовет.

— Дал бы Бог, чтобы он согласился оставить мне мужиков, — сказал Мацько.

— Эвона! Что для такого богача пять мужиков? Наконец, если моя Ягенка его попросит, так оставит.

Тут беседа на время смолкла, потому что над темным бором и румяной зарей взошло яркое солнце, озарившее всю окрестность. Рыцари встретили его обычным восклицанием: "Слава Господу Богу нашему", а потом перекрестились и стали читать утренние молитвы.

Зых, кончив первым и несколько раз ударив себя в грудь, обратился к спутникам:

— Теперь я к вам хорошенько присмотрюсь. Э, изменились вы оба… Вам, Мацько, надо сперва поправиться… Ягенка будет за вами ухаживать, потому что у вас бабы нет… Да, заметно, что у вас наконечник сидит между ребрами… Не хорошо…

Тут он обратился к Збышке:

— Покажись-ка и ты… Ой, боже мой милостивый! Помню я тебя маленьким, как ты по хвостам на лошадей взлезал, а теперь, черт возьми, что за рыцарь… Лицом настоящая девчонка, а все-таки парень широкоплечий… Такому хоть на медведя идти.

— Что ему медведь, — ответил Мацько. — Ведь он моложе, чем теперь был, когда этот фриз назвал его молокососом, а Збышке это не совсем понравилось, так он ему усы и вырвал…

— Знаю, — перебил Зых. — Потом вы дрались и отбили у них людей. Мне все пан из Тачева рассказывал.

И он стал глядеть на Збышку восхищенными глазами. Тот тоже с большим любопытством глядел на его длинную, как жердь, фигуру, на худое лицо с огромным носом и на круглые, смеющиеся глаза.

— О, — сказал он, — с таким соседом только бы Господь вернул дяде здоровье, а скучно не будет.

— Веселого соседа лучше иметь, с веселым не поссоришься, — отвечал Зых. — А теперь послушайте, что я вам по дружбе и по христианству скажу. Дома вы давно не были и порядку никакого в Богданце не застанете. Я не говорю — в хозяйстве, потому что аббат хорошо хозяйничал… кусок лесу выкорчевал и мужиков новых поселил… Но так как сам он только изредка наезжает, то кладовые окажутся пустыми, да и в доме разве что какая-нибудь скамья найдется да вязанка гороху для спанья. А больному нужны удобства. Так знаете что? Поезжайте со мной в Згожелицы. Погостите месяц, другой, мне это будет приятно, а Ягенка тем временем позаботится о Богданце. Только на нее положитесь и ни о чем не думайте… Збышко будет ездить смотреть за хозяйством, а ксендза аббата я вам тоже в Згожелицы привезу, вы с ним сейчас же и рассчитаетесь… За вами, Мацько, девка так будет ухаживать, как за отцом, а в болезни бабьи заботы лучше всего. Ну, дорогие мои, сделайте так, как я вас прошу.

— Известно, что вы человек добрый и всегда таким были, — отвечал слегка растроганный Мацько, — но видите ли: если суждено мне умереть от этой проклятой занозы, которая у меня между ребер сидит, так уж лучше у себя дома. Кроме того, дома, хоть и болен, а все-таки кое про что расспросишь, кое-что доглядишь, туда-сюда заглянешь. Если велит Господь отправляться на тот свет — тут уж ничего не поделаешь. Больше ли будет ухода, меньше ли — все равно не отвертишься. К неудобствам мы на войне привыкли. Хороша и связка гороху тому, кто несколько лет спал на голой земле. Но за доброту вашу от всего сердца спасибо, и если мне не придется отблагодарить, так — даст бог — Збышко отблагодарит.

Зых из Згожелиц, действительно славившийся своей добротой, снова стал настаивать и просить, но Манько уперся: коли помирать, так на своей земле. Целые годы тосковал он по этому Богданцу, и теперь, когда граница уже недалеко, не откажется от него ни за что, хотя бы это был его последний ночлег. Спасибо Господу и за то, что Он дал ему сюда дотащиться.

Тут отер он кулаками слезы, нависшие у него на ресницах, поглядел вокруг и сказал:

— Если это уже леса Вилька из Бжозовой, так, значит, вскоре после полудня приедем.

— Теперь уж не Вилька из Бжозовой, а аббата, — заметил Зых.

На это больной Мацько улыбнулся и, помолчав, сказал:

— Если аббата, так, может быть, когда-нибудь станут наши.

— Эвона! А вы только что говорили о смерти! — воскликнул весело Зых. — Теперь вам аббата хочется пережить.

— Не я переживу, а Збышко.

Дальнейшую беседу прервали звуки рогов, послышавшиеся далеко в бору. Зых тотчас остановил коня и стал прислушиваться.

— Должно быть, кто-нибудь охотится, — сказал он. — Погодите.

— Может быть, аббат. Вот бы хорошо было, если бы мы сейчас встретились.

— Помолчите-ка.