Меченосцы

Проводник ехал на несколько десятков шагов впереди, за ним ехали верхом Мацько и Ягенка, потом, довольно далеко от них, чех с красавицей Сецеховной, а потом шли воза, окруженные вооруженными слугами. Было раннее утро. Розовая краска не сошла еще с восточного края неба, хотя солнце уже сияло, превращая в опалы капли росы на траве и деревьях.

— Не боишься ты ехать в Щитно? — спросил Мацько.

— Не боюсь, — отвечала Ягенка. — Господь Бог бережет меня, потому что я сирота.

— Ну там ни во что не верят. Этот Данфельд, которого Юранд убил вместе с Годфридом, был хуже всякой собаки. Так говорил чех. Вторым после Годфрида был Ротгер, который пал от Збышкова топора, но и этот старик окаянный, он душу дьяволу продал!.. Люди ничего толком не знают, но я так Думаю, что если Дануся погибла, то от его руки. Говорят, с ним тоже что-то случилось, но княгиня в Плоцке сказала мне, что он вывернулся. С ним-то нам и придется иметь дело в Щитно. Хорошо, что у нас есть письмо от Лихтенштейна, потому что его, кажется, эти собачьи дети боятся больше, чем самого магистра… Он, говорят, очень важный и мстительный… Малейшей вины не простит… Без этого письма не ехали бы мы так спокойно в Щитно.

— А как зовут этого старика?

— Зигфрид де Леве.

— Бог даст, мы с ним справимся.

— Бог даст!..

Тут Мацько засмеялся и, помолчав, снова заговорил:

— Говорит мне в Плойке княгиня: "Жалуетесь вы на них, жалуетесь, как барашки на волков, а между тем, говорит, из этих волков троих уже в живых нет, потому что невинные барашки их задушили". По правде сказать, это так и есть…

— А Дануся? А ее отец?

— То же и я княгине сказал. Но в душе я рад, что, оказывается, и нас обижать небезопасно. Знаем-таки мы, как взять топорище в руки да размахнуться, как следует. А что касается Дануси и Юранда, так это правда. Я думаю так же, как и чех, что их уже нет на свете, но в сущности никто хорошо ничего не знает… Юранда мне тоже жаль, потому что и при жизни намучился он из-за этой девушки, а если умер, то тяжелой смертью.

— Как кто при мне о нем заговорит, так я сейчас же об отце вспоминаю, которого тоже уже на свете нет, — отвечала Ягенка.

Говоря это, она подняла увлажнившиеся глазки к небу. А Мацько покачал головой и сказал:

— Он теперь у Господа Бога и, конечно, получил вечное блаженство, потому что лучше его, пожалуй, не было человека во всем нашем королевстве!..

— Ох, не было, не было, — вздохнула Ягенка.

Но дальнейшую их беседу прервал проводник, который внезапно остановил лошадь, потом поворотил ее, галопом подъехал к Мацьке и закричал каким-то странным, испуганным голосом:

— Боже мой! Смотрите, господин рыцарь, кто-то идет к нам навстречу с холма.

— Кто? Где? — вскричал Мацько.

— Да вон там!.. Великан, что ли, какой?

Мацько с Ягенкой сдержали лошадей, посмотрели в указанном проводником направлении и, действительно, увидали в отдалении, на холме, какую-то фигуру, размеры которой, казалось, значительно превышали обычные человеческие размеры.

— Он верно говорит: детина здоровый, — проворчал Мацько.

Потом он нахмурился, сплюнул на сторону и сказал:

— Чур меня!

— Отчего вы чураетесь? — спросила Ягенка.

— Оттого что я вспомнил, как в точно такое же утро мы со Збышкой на дороге из Тынца увидели точно такого же словно бы великана. Тогда говорили, что это Вальгер Удалой… А оказалось, что это был Повала из Тачева, и ничего худого из этого не вышло. Чур нас!

— Это не рыцарь, потому что идет пешком, — сказала Ягенка, напрягая зрение. — И я даже вижу, что он без оружия, только посох держит в левой руке…

— И ощупывает им дорогу, точно ночью, — прибавил Мацько.

— И еле идет! Слепой он, что ли?

— Так и есть, слепой!

Они поехали вперед и через несколько времени остановились перед стариком, который, необычайно медленно спускаясь с пригорка, ощупывал дорогу посохом.

Это был старик, действительно, огромного роста, хотя вблизи он перестал им казаться великаном. Оказалось также, что он был совершенно слеп. Вместо глаз были у него две красные впадины. Кроме того, у него не было правой руки, вместо которой висел узел из грязной тряпки. Седые волосы спускались у него до самых плеч, а борода доходила до пояса.

— Нет у несчастного ни поводыря, ни собаки, сам ощупью дорогу ищет, — сказала Ягенка, — не можем же мы оставить его без всякой помощи. Не знаю, поймет ли он меня, но я заговорю с ним по-польски.

Сказав это, она проворно спрыгнула с лошади и, остановившись перед нищим, стала искать денег в кожаном кошельке, висящем у нее на поясе.

Между тем нищий, услышав перед собой конский топот и голоса людей, протянул вперед посох и поднял голову, как делают слепые.

— Слава Господу Богу нашему! — сказала девушка. — Понимаете, дедушка, по-христиански?

Он, услыхав ее приятный, молодой голос, вздрогнул, по лицу его пробежал какой-то странный отблеск, как бы волнения и грусти, он закрыл веками свои пустые глазные впадины и вдруг, бросив посох, упал перед ней на колени и поднял руки кверху.

— Встаньте! Я и так помогу вам! Что с вами? — спросила с удивлением Ягенка.