Меченосцы

Сандерус задумался над ответом, во-первых, потому что сам хорошенько не знал, а во-вторых, он подумал, что, держа рыцаря в неизвестности, получит над ним некоторое преимущество и сумеет его лучше использовать. Он уже решил, что надо держаться за этого рыцаря, у которого была хорошая свита и все необходимое. Сандерус знал толк в людях и вещах. Крайняя молодость Збышки позволяла ему предполагать, что это пан благородный, неосторожный и легко сорящий деньгами. Он уже заметил дорогие миланские латы и огромных боевых коней, которыми не мог владеть первый встречный; поэтому он решил, что при этом юноше ему обеспечено и гостеприимство при дворах, и достаточно случаев продать индульгенции, и безопасность в дороге, и наконец — достаточное пропитание, которое ему нужно было прежде всего.

Поэтому, услышав вопрос Збышки, он наморщил лоб, поднял глаза кверху, как бы напрягая память, и отвечал:

— Панна Данута, дочь Юранда… А откуда она?

— Данута, дочь Юранда, из Спыхова.

— Видал-то я всех их, да как которую звали, не очень помню.

— Совсем еще молоденькая. Она на лютне играет и развлекает княгиню песнями.

— А… молоденькая… на лютне играет… выходили и молоденькие… Она не черная, как агат?

Збышко вздохнул с облегчением.

— Это не та. Та бела, как снег, только щеки у нее румяные и белокурая. Сандерус отвечал:

— Одна, черная, как агат, осталась при княгине, а другие почти все вышли замуж.

— Но ведь ты говоришь, что "почти все", значит, не все до единой? Ради бога, если ты хочешь получить от меня что-нибудь, припомни.

— Этак дня в три, в четыре я бы припомнил, а всего приятнее было бы мне получить коня, который вез бы меня и святые мои товары.

— Так получишь его, скажи только правду.

Тут чех, с самого начала слушавший этот разговор и усмехавшийся в руку, проговорил:

— Правда будет известна при мазовецком дворе. Сандерус пристально посмотрел на него и сказал:

— А ты думаешь, я боюсь мазовецкого двора?

— Я не говорю, что ты боишься мазовецкого двора, а говорю только, что ни сейчас, ни через три дня не уехать тебе на этом коне, а если окажется, что ты соврал, то и на собственных ногах тебе не убраться, потому что его милость велит их тебе переломать.

— Обязательно, — сказал Збышко.

Сандерус подумал, что ввиду такого обещания лучше быть осторожным, и отвечал:

— Если бы я хотел солгать, то ответил бы сразу, что она замуж вышла или что не вышла, а я сказал: не помню. Если бы был у тебя ум, то по этому ответу ты бы сразу постиг мою добродетель.

— Не брат мой ум твоей добродетели, потому что она, пожалуй, псу родная сестра.

— Не лает моя добродетель, как твой ум, а кто при жизни лает, тому, может статься, после смерти придется выть.

— Это верно, что добродетель твоя не будет выть после смерти: она будет скрежетать зубами, если только не потеряет их при жизни, на службе у дьявола.

И они стали браниться, потому что язык у чеха был "хорошо привешен", и на каждое слово немца он находил два. Но тем временем Збышко приказал готовиться к отъезду, и вскоре они тронулись в путь, расспросив наперед хорошенько бывалых людей о дороге в Ленчицу. Выехав из Серадзи, они вскоре вступили в глухие леса, которыми была покрыта большая часть страны. Но среди этих лесов шла большая дорога, местами даже окопанная канавами, местами же, на низинах, вымощенная кругляками: память о хозяйстве короля Казимира. Правда, после его смерти, во время военной смуты, возникшей благодаря наленчам и гжимальтам, дороги пришли в некоторый упадок, но при Ядвиге, после успокоения королевства, снова в руках пришлого люда заходили на болотах лопаты, в лесах — топоры, и под конец ее жизни купец уже мог вести нагруженные свои воза из города в город, не боясь, что они сломаются на выбоинах или завязнут в грязи. Опасность на дорогах могли представлять разве только дикие звери да разбойники, но от зверей по ночам охраной служил огонь, а днем — лук, разбойников же и бродяг было здесь меньше, чем в пограничных местностях. Впрочем, тому, кто ехал с вооруженным отрядом, можно было ничего не бояться.