Меченый

– Нет, но это тоже важно. Так же важно, как учить, или лечить, или развлекать.

– Почему вы со мной такой злой?

– Я не злой. Просто стараюсь быть честным.

– Но вы злитесь.

– Что вы хотите от меня, Моника?

– Хочу увидеть.

– Что увидеть?

– Татуировку.

– Боже, ни в коем случае. Выбросите из головы. Это исключено.

– Пожалуйста.

– Ни за что. Я начинаю чувствовать себя неудобно. Простите, что не в состоянии помочь в поисках вашей сестры. Беседа закончена.

– Попадая в другой город, я ищу ее по телефонной книге. Здесь каждый день ищу в Интернете. Понимаю, что это глупо и ей скорее всего поменяли имя, если украли, – тем не менее продолжаю поиски. Мне удалось отыскать двух Шанталь Эдер. Теперь я слежу за ними. У них не тот возраст, и все-таки они близки мне, близки как сестры.

– Моника, вы пугаете меня.

– Разве это так странно?

– Да.

– Возможно, так оно и есть. – Она помолчала. – Вы слышали о ребятах, которые сидят в какой-то лаборатории и слушают космос, ожидая послания от разумных существ? Это похоже на меня, похоже на мою жизнь. Я сижу дома с собакой и пистолетом и жду послание от сестры. И ничего. Ничего. – Снова пауза. – До прошлой недели.

Я с неожиданным интересом подался вперед:

– Правда? А что случилось на прошлой неделе?

– Вы.

Только тогда до меня с душераздирающей очевидностью дошло, что я имею дело с более острым умопомешательством, чем предполагал ранее. И понял его первопричину.

Все мы время от времени страдаем от душевного смятения, которое мерцает, подобно огоньку свечи, до тех пор, пока его не потушит хорошее вино или футбольный матч по телевизору. В чем наша цель? Каково наше предназначение? Является ли жизнь чем-то большим, нежели непрерывный поток чувственного опыта? Мы стараемся подавить эти вопросы шопингом или сексом, работой или молитвами, пытаемся залатать эту дыру как можно надежнее до последнего момента; когда же свет меркнет перед глазами и заплата расползается, мы в одиночку боремся со своими сомнениями вплоть до последнего мучительного вздоха. Но ведь в этом тоже заключается привлекательность человеческой жизни.

Сейчас передо мной сидела женщина, у которой не было экзистенциальной дыры. С рождения ей внушили, что ее жизнь служит единственной цели. Ее воспитывали и тщательно обучали заполнять брешь, образовавшуюся после пропажи сестры. И она освоилась в навязанных обстоятельствах, хотя и странным образом. Шанталь была не по годам развитой маленькой танцовщицей в красных туфельках, поэтому Моника стала танцовщицей, взяла имя сестры и надела красные туфли. Шанталь любила животных, поэтому Моника завела собаку. Шанталь была убита или украдена, поэтому Моника выбрала бойцовую, неравнодушную к человеческой плоти породу, а также купила пистолет и, несомненно, понавешала множество замков на двери и на своем сердце. Она берегла себя как ипостась сестры.

За много лет о Шанталь не было ни слова, и Моника жила тем, что прислушивалась к голосу с небес. Если вас томит бесцельное существование, представьте, какая трагедия – преследовать всю жизнь одну цель, вдобавок намеченную не вами.

– Моника, поверьте, я не послание от вашей сестры.

– Кто знает.

– Я это знаю. Это всего лишь печальное недоразумение. Я поступил неправильно, сделав татуировку, а когда рассказал вам о ней, совершил еще большую ошибку. Мне жаль.

– Я могу ее увидеть?

– Нет.

– Прошу вас.

Она уставила на меня большие голубые глаза – честные, преданные глаза ребенка или паломника. Наверное, эти глаза и были виноваты в том, что я обращался с ней так плохо. Они требовали от меня слишком многого. Да, родители хорошо поработали над бедной Моникой. Мне стало стыдно.

– Ну, если вам так нужно… Если вы на этом успокоитесь…

– Да, мне это нужно.

Я встал из-за стола, обошел его, запер дверь на ключ. Затем сел на стол, сбросил пиджак, ослабил галстук.

Когда узел галстука провис до второй пуговицы, я медленно расстегнул рубашку. Моника пристально наблюдала за мной. Наверное, для нее произошла перемена ролей: клиент раздевался на сцене, а она, затаив дыхание, смотрела на него из зала. У меня возникло желание предупредить ее, что лапать запрещено, но я не решился на эту шутку. Она смотрела на меня не похотливыми глазами пьяного мужика, а благоговейными очами верующей в ожидании чуда.

Я раздвинул полы рубашки. Моника привстала с кресла и склонила голову набок.

– Я думала, она больше.

– Мне и такой хватает, – буркнул я.

Она протянула руку и нежно обвела пальцем имя на татуировке.

Я хотел остановить руку, но прикосновение было настолько необычным и ласковым, что я смирился. А когда она придвинулась ко мне почти вплотную, я вдруг обнаружил, что жду легкого набожного поцелуя.

Раздался резкий стук в дверь.

Моника отпрянула в кресло. Я чуть не задел ее локтем, поспешно запихивая рубашку в брюки.

Приведя себя в порядок и спрыгнув со стола, я звонко крикнул:

– Да?