Мечеть Парижской Богоматери

– Ранен, убит, да откуда я знаю, – де Лескюр требовательно возвысил голос. – Вперед! Мы не в игрушки играем, и это еще мечеть!

Отец Лотар, до крови закусив губу, повернулся к раненому спиной и обогнул стену. Еще одна пуля ударила о мостовую, но, как и показалось де Лескюру, за углом священник уже был вне пределов досягаемости снайпера.

Тяжело привалившись к стене, де Лескюр пытался понять, откуда стреляли. Но новых выстрелов не последовало. Что и где случилось, поди разберись в этой кровавой каше. Боль размывала перед глазами с детства знакомый городской пейзаж, словно потоки воды на ветровом стекле. Но дворники отказывали – зрение не хотело фокусироваться. Де Лескюр позволил наконец стону вырваться наружу, надеясь, что священник уже далеко.

Стон священник услышал – он шествовал теперь вдвое медленней, не понимая сам, как ухитряется одновременно управляться с Ритуалом, кадилом и святой водой. Но дальше эдак не получится. In extremis, конечно, может помочь София, но ведь она и сама занята.

София была уже внутри, разбирала содержимое мешков, укрепляла на каждом небольшом свертке таймер. Бурделе и Мулинье уже воротились на позиции.

Отец Лотар вновь стоял у входа, повелевая сатане бежать пред приближением Спасителя. Внешний ход завершен.

По счастью, дверь оставалась отворена, иначе он нипочем не вошел бы со своей нетяжелой, но неудобной ношей.

София, возившаяся, сидя на корточках, с пластитом шагах в сорока, подняла голову. По лицу ее скользнула тень. Оставив свое занятие, она вскочила на ноги в несомненной, но так ей не свойственной растерянности: бежать к священнику, взять у него что-нибудь лишнее, или это нельзя? Эта поза: начатый, но приостановленный шаг, разведенные в недоумении руки – сделала ее какой-то трогательно юной.

Отец Лотар издали улыбнулся ей: можно, Софи, in extremis много чего можно, в советских лагерях женщины за неимением священника крестили младенцев, отчего бы женщине сейчас не принять у меня кадило? А все же они отняли у нас несколько времени, убив Винсента де Лескюра, его отсутствие обойдется нам еще в десяток жизней.

За спиной загрохотали торопливые шаги, но отец Лотар даже не обернулся: отсутствие опасности отражалось в лице Софии.

Основательно загремел брошенный на пол Калашников: Эжен-Оливье Левек, запыхавшийся, с еле подсохшими кровавыми ссадинами на ладонях, измазанный бензином, сажей, землей, цементом, в порванных на одном колене джинсах, уже протягивал за кадилом руку.

Jube, domne, benedicere! – слова сказались сами, словно он всегда их помнил, произносил сотни раз. Некогда и ни к чему было разбираться, узнал ли он как-то, что де Лескюр выбыл из строя, или оказался здесь по другой причине. София принялась разбирать упаковки, спеша, наверстывая потерянные минуты. Отец Лотар, осенив преклонившего колено юношу крестным знамением, с облегчением передал ему кадило, кропило и сосуд, оставя себе только Ритуал.

– Oremus. – Волшебство, совершенное волшебство, о котором он знал, но и не надеялся испытать этого захватывающего ощущения в своей жизни, и не знал по-настоящему, какое же это счастье: своды подхватили голос, как ветер подхватывает лист, понесли ввысь. Ох, это совсем другое дело, что служить в кое-как приспособленных под церковь обычных помещениях. Господи, какие же идиоты были эти неокатолики, навешавшие всюду микрофонов, что благополучно перешли потом к мусульманам! Эта архитектура столетиями оттачивала уменье множить звук…

– Omnipotens et misericors Deus, qui Sacerdotibus tuis tantam prae ceteris gratiam contulisti, ut quidquid in tuo nomine digne, perfecteque ad eis agitur, a te fieri credatur: quaesumus immensam clementatiam tuam; ut quidquid modo visitaturi sumus, et quidquid benedicturi sumus, benedicas; ad nostrae humilitatis introitum, Sanctorum tuo-rum meritis, fuga daemonum, Angeli pacis ingressus. Per Cristum Dominum nostrum[84].

– Аmen, – ответил Эжен-Оливье.

Процессия шла к алтарю. Поравнявшись с Софией, отец Лотар поднял кропило. Брызги упали на лицо. В молодости, в те несколько счастливых лет с Леонидом Севазмиосом, счастливых настолько, насколько Соня Гринберг вообще могла испытывать счастье, святая вода отчего-то, как ей казалось, пахла ландышами. Сколько лет прошло, а запах тот же.

Отцу Лотару казалось, что это во сне он идет по огромному храму, пронизанному мечами солнечных лучей, похожему на корабль мачтами колонн, сужением алтарной части, прямизною предела, чем-то еще, не поймешь, чем. Хоругви должны висеть здесь, как паруса. Корабль, символическая основа храмовой архитектуры.

«Корабль, отходящий в Вечность», – отец Лотар усмехнулся: размышляя столь патетическим образом, легко и вправду вообразить себя героем. Лучше скажем, как сказала бы Валери: надо успеть сделать дело, покуда задницы не набежали.