Мечи Эглотаура. Книга 1 (СИ)

— Если подойдешь ближе, клизму все-таки сделаю, — равнодушно заметил я. Бодун тут же отскочил.

На лице его отпечаталась хитрая ухмылка. Мужик сунул руку за спину и что-то там нащупал. Потом медленно-медленно вытянул предмет, — это оказалась бутылка. С виду та же самая. Я даже заглянул в пропасть; ничего не видно. У него тут что в кармане, завод по производству стеклопосуды?

Бодун поболтал осадком на дне — как раз столько оставалось в бутыли, когда я ее выкинул, остальное пролилось во время погони — и допил муть. Ахнул, крякнул, плюнул, снова ахнул. Прислушался к чему-то, потом не удержался и снова с чувством ахнул. И похорошел. Улыбка расцвела, делая лицо необычайно обаятельным и приветливым, такому всякий поверит.

— Все равно я те клизму поставлю, — мрачно проворчал я.

— Ну что ты заладил — клизму да клизму, — расстроился Бодун. — Давай-ка лучше я тебя развеселю.

Бодун перехватил бутыль за горлышко на манер эстрадного микрофона и, кривляясь, заорал в него. Голос грохочуще отдавался по Похмелью, словно и вправду везде были установлены мощные акустические системы.

— Приходул в однажде веливый Антор в едино корулиавство глюкагенное. Вповседе огони взгарывают, человечесы радостливо крикают, по всемам виднать, пороздарник у самам што ни на есмь…

Послышались вопли, откуда-то из пространства вылетел горшок с цветком и разбился у самых ног Бодуна. Он подхватил цветок и восторженно замахал над головой, разбрасывая лепестки.

Я ошеломленно крутил головой. Черт, ведь обещал же не удивляться… Да вот попробуй тут сдержать такое обещание!

— Эй, Бодун, — позвал я. — Кто это кричит?

— Как кто? Зрители.

— Какие зрители? Здесь же никого нет, кроме нас с тобой.

— Ты их не видишь?!! — изумился Бодун. — Эй, лю-уди! Он вас не видит!

— У-у-у! — раздалось вокруг, и в меня полетели разные вещи. Рядом плюхнулся еще один горшок, с давно высохшим от недостатка органических удобрений и воды цветком. Сухая бесплодная почва горшка рассыпалась по сухой бесплодной почве Похмелья, сам же цветок сиротливо примостился на краешке камня.

— Вообче-то, — признался Бодун, — я тоже их не вижу. Ну и что?

Он вновь перехватил бутыль на манер микрофона, поднес дно ко рту, повернулся к невидимым зрителям и сказал:

— Щас спою.

И начал откашливаться. Откашливался он долго, минут пять. Потом издал жуткий звук, одновременно похожий и на карканье, и на вопли стаи орангутанов в брачную пору. После чего снова закряхтел.

— Ну, если ты так будешь петь… — начал я. Договорить не успел. Бодун неожиданно затянул тонким дрожащим голоском:

— Постой, гробовщик, не кричи на кобылу,

В телеге четыре колеса…

Грянул оркестр. Зазвучало инструментальное соло, витиевато выводя незатейливую изначально мелодию. Я даже заслушался. Потом вступил мощный хор мужских голосов, так эффектно раздаваясь в благодатном и могутном крае, что казалось, будто песня доносится с неба.

— Я к маменьке родной с последним приветом

Спешу показаться на глаза.

Длинный красивый проигрыш, во время которого Бодун стоял, сентиментально прикрыв глаза и приложив руку к сердцу. Потом снова запел, опять тенорком:

— Я был нехорошей и мерзкой скотиной,

Я пил только воду до утра.

Оркестр. Хор:

— Меня засосала опасная трясина,

И жизнь моя — вечная игра.

— Е-е-е! — заорали зрители.

Вдруг Бодун отошел на несколько шагов — и бросился бегать по Похмелью как вожак шимпанзе по эстрадной сцене. Каждый кувырок сопровождался воплями, восторженным свистом и топаньем ног тысяч зрителей. Темп резко ускорился, Бодун заорал в дно бутыли:

— Заветам отцов предпочтя соки-воды,
Я поздно встретил истину в глаза.
Но!
Пока еще не поздно мне сделать самогонку…
В телеге четыре колеса.
Вот! Е! Е-е-еее! Уау! Йо-ха!
Шалалула-а-лула-лула-а!

— Е-е-еее! — все зашлись в экстазе.

— Понял, да? — заорал речитативом Бодун. — Я был блудным сыном, и вместо самогонки пил соки да воды, поэтому батяня меня даже на порог не пускал. Когда, гыт, вспомнишь, че завещал нам прадед, тада, мол, и домой возвращайся. Ну, бродил я, бродил. А потом слышу, батяня при смерти. Ну, пришлось бросать пить воду и сменять батяню здеся. И, скажу тебе, теперь не жалею. Енто какая ж лафа — кажный дни хлебать похмельную бормотуху!

— Е-е-еее!

Я под весь этот бессмысленный шум устало сполз на землю и устроился, умостив лысый затылок на камень. В голове стоял туман, в ушах шумело, чудились некие странные звуки, похожие на низкотональное бормотание. Пространство ехидно искривлялось, дразня постояно меняющимся трехмерно-четырехмерным лабиринтом чудес.

— Эй, Хорс, — позвал меня Бодун совсем рядом. Я открыл глаза. Мужик приветливо протягивал бутыль. — Такого никогда не было, чтобы второй глоток не помог. Но третий-то уж точно поможет. Спробуй живительного средства… Ай!.. Ты что?!

— Клиз-з-зьму, — мстительно хрипел я, обрадованно хватая Бодуна за руки и ноги.

— Обалдел?! А-а-а! Помоги-и-ите!!! — орал Бодун, безуспешно пытаясь вырваться.