Мечник. Око Перуна

В окошко запрыгнул огромный черный кот, который вместе с останками князя скрашивал одинокое житье старой княгини. Мягко прыгнул на край сундука и положил перед хозяйкой задушенную мышь. Мурлыкнул. Старуха очнулась, посмотрела озадаченно на кота, погладила блестящую шерстку:

– Гостинец принес? Спасибо, дорогой. Дай-ка я тебе молочка за это налью. – Из берестяного жбанчика, в котором молоко не кисло неделю, налила в блюдце.

Мыслями Ега раз за разом возвращалась к последнему тяжелому разговору с внуком.

– Как живешь, внучок-князюшко? – В интонации вопроса явственно слышалось то, что древние греки называли иронией, а на Руси с давних пор звалось подковыркой. Неведомо откуда старуха, сидя в домовине, была в курсе всех дел, происходивших в Китеже. Что-то от нее скрывать смысла не было.

– Я вижу, что ты лучше меня знаешь, как обстоят дела?

– Знать-то знаю, да хочу тебя послушать.

– Быть может, хоть медку дашь испить? И пирожком накормишь с калиной, как в детстве?

– Пирожки, говоришь? Ну, угощайся. – Старая Добронега поставила перед Вороном блюдо с пирожками, налила в кружку мятного меда. И стала внимательно, в полном молчании смотреть, как он ест. Когда с угощением было покончено и посуда убрана, Ега стряхнула крошки на пол, скрестила на худой груди руки и твердо сказала:

– Накормила, напоила. Теперь рассказывай.

Ворону не хотелось начинать этот разговор, но теперь разумные поводы его оттягивать были исчерпаны.

– Илья нам Перуновы Очи не отдал.

– Этого можно было ожидать.

– Выпросить их у него совершенно невозможно… В Киев их повезут.

– Выпросить? – Старуха резко поднялась, едва не задев головой низенькую кровлю. Глаза ее пылали во полумраке домовины двумя горячими углями. – Ты князь, а не побирушка!

Ворон, спокойно откинувшись на лавке, спросил:

– Мне воевать с Ильей прикажешь? Колохолм сжечь? Ради чего? Ради камней, пусть и самоцветных? Жили мы без них…

– Дурак ты, внучек, как есть дурак! – резко прервала его Ега. – Как только человека перестает интересовать что-то выше еды и питья, так он быстро превращается в свинью. А когда таким становится князь, в свинарник превращается вся его страна! Дед твой Сокол-старый, хоть и не великого ума был человек, а понимал это. Ох и дал бы он тебе тумака за такие слова! Какая, скажи, разница – свободным жить или холопом? Холопом и сытнее, и спокойней за боярским тыном. А чего ради люди от холопства как от огня бегут?

Ега села, оперлась локтями о стол и взглянула в глаза Ворону. Тот потупился.

Речь ее зазвучала как заклинание:

– Людям нужна святыня, людям нужна цель. Без цели и святыни Китеж – мертвец. Понял?

Ворон поднял глаза:

– Понял.

– Вот то-то же. – Старуха легонько щелкнула его по носу. – Если понял, так иди и воюй!

Нашъ

Отряд въехал в низину между двумя поросшими ольхой холмами. Неожиданно в просвете между деревьями показался всадник на мощном коне. Он неспешно спускался с пологого склона наперерез отряду. Спустившись, всадник опустил поводья и остановился посередь дороги.

На нем был длинный плащ-корзно черного бархата, какой впору носить князю. На голове серебрился шлем, лицо прикрывала стальная личина. Конь был черен как ночь. Лица видно не было, но Доброшка узнал всадника сразу. Это был Ворон. Все его узнали.

Отряд остановился. Встреча ничего доброго не предвещала. Понимая, к чему клонится дело, дружинники, не дожидаясь команды, построились в боевой порядок. Развернули строй поперек проселка. Повозки были отведены за линию обороны. Мечи пока не доставали – вдруг миром обойдется?

Ворон наблюдал за перестановками безмолвно, будто застыл в седле. Говорить он начал, когда движение закончилось и отряд тоже замер в напряженном ожидании.

– Воевода Ян, – голос из-под стального забрала звучал глухо, – твои вои – сведомы кмети, и они правильно поняли мое появление у вас на пути. Мы находимся на границе той земли, на которой я могу, а значит, должен сразиться за Око Перуна.

Навстречу выехал командир отряда.

Ян представлял собой полную противоположность Ворону. Перед одетым не без мрачного изящества Вороном встал бывалый воин в потертой кожаной куртке, надетой поверх кольчуги. Курносое лицо загорело, как печной горшок, а растрепанные волосы напоминали выбеленную солнцем солому. Отсутствие внешнего благолепия уравновешивалось видимой глазу силой, украшавшей командира не хуже золотых доспехов.

– Будь здоров, Ворон. – Слова приветствия звучали обычно. Но в них ощущался и вызов. Ян смотрел на супротивника, недобро сузив глаз.

– Князь Ворон, воевода. Обращайся ко мне «князь Ворон».

– Хорошо, князь Ворон. Могу и царем назвать, если таково твое желание. Будь здоров. И дай нам поздорову пройти. Сам понимаешь, вещицу эту мы тебе отдать не можем. Она теперь не твоя. И даже не наша. Она – князя Киевского.

Вызывающим интонациям Яна Ворон противопоставил ледяную холодность:

– Нет, она моя. Или, в крайнем случае, ваша, раз мы с вами одного племени дети. Не знаю, каким боком тут князь Киевский примешался. Ты согласен со мной, Ян?