Мечта

Но я ждала. Сережки, что он мне тогда подарил, носила не снимая. И все представляла, как пройдут годы, я вырасту, и настанет день, когда мы с ним встретимся. Я верила, что он обязательно узнает меня и поймет, что любит только меня. Представляла, как мы будем встречаться, гулять по улицам, ходить в кино. Мечтала о цветах, которые он мне подарит. Ходила к цветочному киоску и выбирала букеты. Мечтала о свадебном платье и о свадьбе с ним. Я никому не говорила о своих мечтах. Ведь никто не поймет, а еще ругаться будут. Взрослые вообще начинали ругаться на меня, если я вспоминала Володечку. А мама с Германом только смеялись и называли его продажной шкурой. Это плохо, но я верила, что они неправы. Просто что-то у него пошло не так. И мне его было почему-то жалко. Но ничего, я выросту, мы встретимся, и он будет счастлив со мной. И я буду счастлива. Ведь он самый хороший, на всем белом свете. А еще… я его люблю…

Еще были неприятности в школе. Настя с девочками совсем на меня ополчились. Дразнили, что сменила фамилию, что на собрание в первой четверти у меня было целых трое родителей. Мама, папа и Герман. А я понимала, что это совсем ненадолго. Вот уедут мама с Германом, и на собрание будут ходить только бабушка и папа. А еще мне Володечка рассказывал, что женской дружбы не существует. Что подруг настоящих не бывает. И я верила, потому что пример мамы и тети Наташи был ярким доказательством его правоты. Хотя я ее всю жизнь терпеть не могла, сама не знаю почему. Просто так, на уровне подсознания. Вот и Настя и ее компания стали мне глубоко безразличны.

Так в повседневной суете наступил декабрь. Мама с Германом все суматошились, что-то покупали, что-то паковали, отправляли, занимались языком, между собой говорили только на английском. Со мной общались мало. А я не жаловалась. Так постепенно привыкала к предстоящей разлуке. Только привыкала ли? Иногда так жалела, что отказалась ехать с ними… Это же мама моя!!! Представляете, что такое остаться без матери?! Да еще по доброй воле?!

Как я плакала ночами. А потом утром вставала и бежала в ванную комнату, чтобы умыться холодной водой, дабы никто не заметил. Но часто натыкалась на бабулю с такими же заплаканными глазами, как у меня. И тогда я понимала, что решила все правильно, что бабулю оставлять никак нельзя. Вот и Новый год мы встречали с ней вдвоем, плача обнявшись у накрытого стола, и вспоминая маму, и желая ей счастья каждую минуту. Мы даже есть не могли, все плакали и плакали. Не знаю, сколько бы это все продолжалось, но раздался звонок в дверь. Бабуля открыла, и я вышла с ней в коридор. В двери стоял тот старик, которого я видела тогда на качелях.

Они с бабушкой долго смотрели глаза в глаза, а потом он произнес.

— Я пришел прощения просить, Нина.

— За что? — спросила бабушка. — Проходите, Виктор Петрович.

— Можно?

— Это Ваш дом.

И он прошел. Чтобы остаться.

На следующий день мы поехали к нему: туда, где он жил все это время. Это было общежитие квартирного типа, где проживали молодые офицеры с семьями. Всем, кто попадался нам навстречу, он рассказывал, что с ним его сноха и его правнучка, и его глаза блестели от слез. Он говорил о нас с бабушкой с такой гордостью, а меня все время трепал по голове. Бабушка приглашала всех к нам в гости и давала наш телефон. Мне было немного странно, что она вот так с распростертыми объятиями впустила прадеда в нашу жизнь. Но она была рада, что он к нам пришел, а потом и я была рада.

Он умел слушать… Понимаете — слушать, а ведь иногда человеку надо высказаться, поделиться хорошим и плохим, страхами и сомнениями. Просто для того, чтобы понять самого себя, бывает очень нужен человек, который может слушать и слышать так, как ты говоришь, не привнося никаких своих оттенков. Так вот он умел. И мне с ним было хорошо. Я ни с кем никогда не позволяла себе быть до конца откровенной, потому что каждый, будь то мама или бабушка, тут же начинали оценивать ситуацию и навязывать свое мнение, единственно-верное по их понятиям, а иногда просто ругались. Вот я и стала тщательно отфильтровывать, что можно говорить, а что нет, что можно спрашивать, а до чего легче дойти своим умом. А о чем лучше и вовсе промолчать.

Деда Витя, как я его называла, полюбил меня, и я его тоже. Мы много разговаривали, я читала ему книжки, он слушал, потом мы разговаривали, и герои становились живыми. Мы могли рассуждать, что бы они сделали в других обстоятельствах, в другое время. Мы жили их жизнями и вершили их судьбы. Это было гораздо интересней игры в куклы, а потом — с куклами я играла одна, а в героев книг с дедушкой.