Мечта Дракона

Наконец всадники добрались до густых лесов Манау-Готодин. Эти поляны и ручьи, даже наполовину замерзшие, покрытые серебряным льдом и инеем, пробудили давние воспоминания. Вот здесь осенью были целые россыпи ягод – однажды они с Будой собирали в этом месте лесной урожай. А за холмом стояла священная рощица, где в ту страшную ночь ею овладел Алевенон. При мысли об этом она поежилась, но, к своему удивлению, не почувствовала прежней душевной боли, – то ли время, то ли терпеливая нежность Мэлгона залечила ее раны.

Уже поздним вечером кортеж добрался до долины, где обычно стоял зимним лагерем Фердик. В серых печальных сумерках никто не заметил приезжих, пока они почти вплотную не приблизились к низкому земляному валу, окружавшему ветхие постройки. Несколько дружинников короля вышли, чтобы приветствовать их и провести в лагерь. Бриганты кивнули Рианнон и обменялись вежливыми официальными приветствиями с Бэйлином и Элвином, однако тем и ограничились.

Сдержанные приветствия воинов ничего не сказали дочери Фердика о положении отца, но одного взгляда на Нарану было достаточно, чтобы понять, что король действительно при смерти. Глаза мачехи покраснели от слез, а массивная нижняя челюсть дрожала. Не говоря ни слова, она твердо взяла Рианнон за руку и проводила в хижину, где лежал Фердик.

После леденящего осеннего холода, здесь казалось душно – воняло гниющей прелой плотью. Фердик лежал у огня на подстилке из овечьих шкур, и когда Рианнон приблизилась, то отчетливо увидела в свете пламени лицо отца. Хотя она и готовилась к самому худшему, но все же тихонько охнула от неожиданности. Могло ли это жалкое существо быть тем человеком, который внушал ей, да и не только ей одной, благоговейный страх и трепет? Король бригантов мало походил на человека – скорее, на серую, хрипло дышащую тень.

– Отец?

Фордик обратил к ней глаза, и Рианнон почувствовала, что по щекам ее заструились слезы жалости. Он всегда был худощавым, но теперь обтянутые прозрачной кожей кости черепа выпирали наружу, а бирюзовые глаза горели лихорадочным предсмертным огнем. С этой зловещей маской на лице и с горящим взглядом Фердик напоминал рысь, загнанную в западню, но все еще отчаянно сопротивляющуюся, готовую из последних сил бороться с неумолимым врагом. Но едва ли это героическое сопротивление имело смысл, подумалось Рианнон, и сердце у нее защемило. Тот грозный соперник, что так долго бился с ним и теперь в ожидании добычи кружил возле смердящего ложа, – то была сама Смерть, и она в конце концов дождется своего часа.

– Рианнон... – Слабый голос отца прозвучал словно из другого мира. – Я рад, что ты приехала.

– Отец... я... позволь мне взглянуть на твою рану... позволь послать за кем-нибудь.

– Ну полно, – прошептал Фердик. – Уже слишком поздно. Когда лекарь добрался до нас, он сказал, что я умираю. Даже тебе с твоими познаниями должно быть ясно, что я совершенно безнадежен.

– Надо было... – Рианнон запнулась. Что, собственно, надо? Она устыдилась своих мыслей – слишком эгоистичными казались они у смертного одра. Ей от всего сердца хотелось, чтобы Фердик давным-давно пожелал видеть ее, еще тогда, когда она могла вместо этой бесполезной жалости подарить отцу свою любовь.

– Гонец сказал... ты хотел поговорить со мной?

Фердик окинул взглядом остальных присутствующих: Нарану, человека, одетого в простые одежды Посвященного, – несомненно, то был лекарь, – и пожилую женщину.

– Оставьте нас, – приказал он им, а когда они в нерешительности замешкались, король сверкнул глазами, как в прежние времена, и поднял вверх костлявую руку.

Нарана и нянька с доктором удалились. Рианнон посмотрела им вслед со знакомым с детства чувством страха, которое неизменно предшествовало любой аудиенции у отца. Что он скажет ей? Чего ему надо после стольких лет отчуждения?

– Сядь. – Фердик указал на шкуры подле своего ложа, и Рианнон поторопилась повиноваться.

Очень долго король хранил молчание. Наконец вздохнул и заговорил:

– Некогда я дал слово не рассказывать тебе... но теперь человека, которому я это обещал, нет в живых... а ты, у тебя еще многое впереди. Ты имеешь право знать правду.

– Какую правду?

– Тебе никогда не было интересно, Рианнон, кто твоя мать?

– Я думала, что мне все известно. Это была иностранная принцесса, ты сам всегда так говорил.

– О да, она была иностранной принцессой, именно так. Кимрской принцессой.

– Кимрской? Но ведь это племя Мэлгона!

Губы Фердика скривились, словно в насмешке.

– Ну, кто была та единственная женщина, что заботилась о тебе? Она еще следила, чтобы ты всегда была пристойно одета и носила хорошие украшения и чтобы тебя обучали, как настоящую принцессу, а когда узнала, что мой бард осквернил тебя, она едва не убила меня собственными руками? Ну конечно, то была Эсилт, твоя родная мать.

Рианнон захлестнул ужас... потом – отчаяние. Ведь если бы она могла выбирать себе родительницу, то неизменно представляла себе Эсилт, эту темноволосую красавицу, которая холила и любила ее. Но теперь, когда мать мертва, остается лишь скорбеть о ней. Вот только... только... Мэлгон!