Мечта мужчины, или 129 килограммов нежности

— Какие глупости, — фыркнула Влада, даже не удостоив ее взглядом, — я выиграю этот конкурс! Чего бы мне это ни стоило! А потом мы с Кудриным поедем отмечать мою победу в ресторан. Ну а потом… — она мечтательно улыбнулась. — Потом у меня будет возможность убедиться, такой ли он золотой кубок, каким кажется.

Оля стиснула зубы. Ей вовсе не хотелось ссориться с сестрой, она прекрасно понимала, что потом сама же об этом пожалеет. Но… Это было просто невыносимо! Если это случится, она, Оля, с трудом такое переживет. Даже несмотря на то что теперь у нее есть Эдуард. Эдуард — это тоже, наверное, золотой кубок, если пользоваться разработанной тетей Жанной спортивно-сексуальной терминологией. И Владка точно на него западет. Но Гоша Кудрин… Он навсегда останется для нее совершенным, как и любая несбывшаяся мечта.

«Я не хочу, чтобы Влада выиграла конкурс красоты, — эту отчетливую мысль словно чужой голос произнес в Олиной голове. — Не хочу, не хочу!» А что же ты хочешь, голубушка, спросила она саму себя. И сама же себе ответила — хочу быть ею. Хочу идти по подиуму в крошечном купальнике и слушать, как якобы феминистичные женщины-зрительницы презрительно говорят, что ни за что не желали бы оказаться на моем месте, а сами при этом втягивают животы. Хочу, чтобы мужчины смотрели на меня восхищенно (или один-единственный мужчина?!). Хочу, чтобы на мою голову водрузили позолоченную корону с огромным фальшивым брильянтом, хочу давать интервью подбежавшим журналистам, хочу до смерти устать от внимания окружающих, ослепнуть от фотовспышек хочу. Хочу, чтобы Он — неважно, кто именно это будет, Эдуард ли, Гоша ли Кудрин, смотрел на меня снизу вверх, как язычник на тотем. Чтобы он снял специально для меня шикарный гостиничный номер, чтобы мы вдвоем нежились в пенной ванне, чтобы лощеный официант принес нам шампанского, чтобы…

— Оль, ну ты с луком-то закончила?

Мамин голос вернул ее из мира шелкового постельного белья и изысканных деликатесов на крошечную кухню, где вся ее семья воссоединилась в кулинарном порыве.

А на кухне немного пригорел плов. И уже невыносимо пахло тушеным луком.

Эдуард звонил каждый день. Оля и сама не заметила, как заболела телефонной зависимостью. Каждый вечер между десятью и одиннадцатью часами она усаживалась на табуретку возле телефона и принималась бездумно перелистывать какой-нибудь журнал. Все женские глянцевые журналы казались ей одинаковыми, она не понимала, зачем Влада ежемесячно спускает на них такие гигантские суммы. Все журналы пропагандировали худобу как безусловный идеал красоты. В то же время они бодро советовали — будь собой, полюби себя такой, какая ты есть. Полнота — это не диагноз, говорили они. Но это не мешало им украшать каждую страничку фотографиями ярко накрашенной модели с выпирающими ключицами и прилипшим к спине животом. Ольга так к этому привыкла, что почти не обижалась. Она и журналов этих не читала, просто машинально перелистывала странички.

На самом деле она ждала телефонного звонка.

Однажды Эдуард со смехом признался:

— Знаешь, а я ведь стал, как наркоман. Если не поговорю с тобой на ночь, потом не могу уснуть.

— Я тоже, — промямлила Оля. Давно она не чувствовала себя такой счастливой. Будущее представлялось простым и логичным, как сошедшийся пасьянс.

— У меня много друзей, но такой умной девушки, как ты, я еще не встречал. В тебе вообще нет женской дряни. Как тебе удается?

— А что ты понимаешь под «женской дрянью», если не секрет?

— Нарочитое кокетство. Зависть. Малодушие.

— Видимо, с бабами тебе не везет, — рассмеялась Оля.

— Разные бывали, — уклончиво ответил Эдик. — Одна умудрялась спать и со мной, и с моим братом. Мы долго не могли ее раскусить. А когда все выяснилось, у нее хватило наглости заявить, что она обоих нас любит. И предложила создать… как это называется… шведскую семью.

— А вы?

— Послали ее к черту, разумеется. А еще одна тянула из меня деньги. Да так умело прикидывалась овечкой, что я и не сразу разглядел в ней пиранью. — Эдик помолчал, а потом заговорил тонким манерным голосом, Оля чуть табуретку от смеха не опрокинула. — Милый, мои сапожки протекают! Хожу, как в луже! Наверное, к старости у меня будет ревматизм… И мы идем покупать этой стерве сапожки. Причем ничего дешевле «Вичини» она не носила. Или вот… Милый, у моей подружки новое кольцо. Она теперь смотрит на меня, как на ничтожество. Но я считаю, что ничего страшного, что у меня нет дорогих украшений. Главное — душа… И я покорно брел в ювелирный.

— Не повезло, — вздохнула Оля.

— А с одной девушкой я расстался, потому что она храпела. Наверное, не очень-то по-джентльменски поступил. Но ты бы это слышала, — он изобразил нечто среднее между громким хрюканьем и утробным ревом: — Хрррррр-уууууу-хрррр.