Мечта. Шарлотта Морель

— Иногда хорошо кого–то или чего–то ожидать, Ж ответила Шарлотта.

— Мне так и не удалось освоить искусство ожидания.

Он стоял к ней спиной, и она могла видеть его гордую осанку, говорившую о его уверенности в себе. Это ее восхищало, удивляло и настораживало.

Некоторое время она оставалась стоять в растерянности посреди комнаты. Овальные пятна сырости были на стенах в тех местах, где горели свечи, старое дерево покоробилось и в дверях зияли щели. Комнату наполнял кладбищенский запах прошлого века, который, словно какой–то смрадный ладан, пропитывал вещи, забивая наружный свежий воздух.

Шарлотте показалось, что она превратилась в существо из другого мира, в какую–то глиняную статуэтку. В этом почти пустом зале среди поблекшего сказочного великолепия старого обветшалого дома, среди этой неземной загадочной ночи ее собственный мир показался ей обыденным и ничтожным. Ворский все еще молчал. Она подумала, уж не забыл ли он про нее. Время, казалось, остановилось. Все, что было создано ею в этот вечер, собрано по кусочкам — драгоценным моментам проведенного вместе времени — сразу развалилось, словно карточный домик.

Ворский снял куртку и остался в облегающих брюках и рубашке с длинными рукавами. Шелковые складки рубашки не скрывали стройность его сильного торса, словно высеченного из камня. Мерцающий свет канделябров плясал вокруг его мужественной и надменной фигуры, как яркие птички вокруг фокусника.

Наконец он повернулся, очевидно, вспомнив о ней. Необыкновенная белизна его волос создавала впечатление, что на нем надет парик. Он стоял слишком картинно, его шея, словно мраморная колонна, поднималась из кружевного воротника старомодной рубашки. Шарлотта была поражена этой красотой, но вместе с тем ей не нравились его позерство, его игра и нереальная обстановка, которой он себя окружил.

Она была в замешательстве. Но она не могла судить Ворского. Время еще не пришло. Она продолжала цепляться за свою мечту. Ворский был не от мира сего. Он такой, какой есть. Причина заключалась в ней: это ее собственный вульгарный здравый смысл заставлял ее делать переоценку жизненных ценностей. Неужели она так постарела со времен Ниора, когда под каждой белокурой шевелюрой ей виделся бог, а под каждой военной формой — герой?

«Теперь я начинаю думать, как моя мать,» — подумала она в изумлении.

«Мне следует хотя бы что–нибудь сказать,» — подумала Шарлотта.

— Кажется, вы сказали, что живете здесь один?

— Да, — сказал Ворский. — В другом крыле дома живет мадам Левиц. Как я вам уже рассказывал, она была подругой моей матери. Она и мой очень хороший друг. Она верит, или притворяется, что верит, будто в меня воплотился ее собственный сын, который умер в Польше. Это одно и то же — верить или притворяться, что веришь, правда?

В том, что он сказал, не было ничего необычного, но иностранный акцент и то старание, с которым он подбирал французские слова, придавали его речи какое–то особое очарование. Время от времени его глаза останавливались на ней, но тут же взгляд перескакивал на что–нибудь другое.

Он спросил, как ее зовут. Она не нашла в себе сил ответить и промолчала.

— Значит, у вас нет имени, — сказал он и засмеялся, показав свои белоснежные зубы. Его смех резко оборвался, но его звук как бы звенел в воздухе пустой комнаты.

— Не будьте моим врагом, — попросила Шарлотта.

— Не буду.

Когда она направилась к двери, он крикнул ей:

— Мне кажется, я люблю вас!

Она засмеялась.

— Не смейтесь, — сказал он несчастным голосом. Что–то в его тоне заставило ее остановиться. Она в удивлении остановилась и с тревогой заметила, что он весь дрожит.

— Я мог бы овладеть вами сейчас, — хрипло сказал Ворский, — я мог бы, не правда ли?

Шарлотта молча смотрела на него.

— Но я этого не сделаю, — сказал он. — Я не могу поступить с вами так, как обычно поступают с девкой–служанкой или с уличной женщиной. Только не с вами. Любовь — это преступление.

— Вы еще ребенок, — пренебрежительно сказала она. Потом пожала плечами и добавила: — Какой вы еще ребенок. Вы не знаете жизни.

— Вы действительно так думаете? — ее слова задели его за живое. Он раздраженно посмотрел на нее и рассмеялся, но смех его был полон боли и насмешки.

— Вы ошибаетесь, — хрипло сказал он. Он близко пододвинул к ней свое лицо. — Я уже давно не ребенок. Вы не знаете, о чем говорите. Я был во многих странах, видел, как мучают, убивают людей. Когда мне было восемь лет, я видел, как мою мать схватили солдаты. Похоть, насилие и грубость — вот что окружало меня. Женщины любили меня. Они стали бегать за мной, как только мне исполнилось четырнадцать лет, Женщины были повсюду. Я был замаран их страстями, как убийца кровью своей жертвы. Не смотрите на меня так. Я не сошел с ума. Но если сумасшедший, то я этим только горжусь. Я свободен, и горжусь своей свободой. В конце концов они возненавидели меня. Однажды ночью пьяный солдат ударил меня ножом. Вот он, здесь, мой шрам.

Он распахнул рубашку и показал белый вертикальный рубец, такой прямой, будто сделанный клювом какой–то хищной птицы.

У нее вырвался крик сострадания:

— О, Фрэнк!