Мечтают ли андроиды об электроовцах

Бентли знал наизусть клятву подчинения, но, охваченный сомнением, он заколебался. Вейкман с неодобрительным и скучающим видом углубился в созерцание собственных ногтей. Глаза Элеоноры Стивенс приобрели холодное выражение, на ее лице непрерывно появились, сменяя друг друга, противоречивые чувства. Почти уверенный, что что-либо не так, Бентли начал приносить присягу маленькому бюсту из пластика. Тед дошел до середины, когда двери раскрылись и группа людей шумно ворвалась в комнату. Один человек выделялся из всех своим ростом и широкими плечами.

У него была тяжелая походка, серое, с резкими чертами лицо. Стального цвета волосы висели прядями. Риз Веррик в окружении сотрудников, связанных с ним личной клятвой, остановился посреди комнаты, наблюдая за происходящим.

Вейкман перехватил взгляд Веррика. Тот неприметно улыбнулся, не произнося ни слова, но его поведение красноречиво говорило само за себя. Элеонора окаменела. С пылающими щеками, она ждала, когда Бентли закончит. Как только он замолчал, Элеонора осторожно взяла бюст из пластика и вынесла его из комнаты, затем вернулась, протягивая руку:

— Вашу правовую карточку, месье Бентли. Она нужна нам.

Бентли достал карточку и тут же снова лишился ее.

— Кто это? — спросил Веррик.

— Он только что присягнул. Класса восемь-восемь.

Элеонора собрала на стол папки с делами. Амулеты запрыгали между ее грудей.

— Я пойду возьму манто, — сказала она.

— Класса восемь-восемь, биохимик?

Веррик с любопытством рассматривал Бентли.

— Он стоит чего-нибудь?

— Он хорош, — одобрил Теда Вейкман. — Насколько я мог определить, он первоклассен.

Элеонора спешно закрыла дверь гардеробной, набросила манто на голые плечи и заполнила карманы массой различных предметов.

— Он только что прибыл из Птица-Лира.

Элеонора поспешила присоединиться к маленькой группе.

— Он еще не знает.

На суровом лице Веррика были написаны усталость и тоска, но озорной блеск светился в его серых глазах, глубоко сидевших в могучем черепе.

— Это последнее. Остальное отойдет Картрайту, престонисту.

Он посмотрел на Бентли:

— Как ваше имя?

Бентли пробормотал ответ, и Веррик смертельной хваткой пожал ему руку. Бентли решился спросить:

— Куда мы направляемся? Я полагал…

— В Холм Фарбен.

Веррик и все остальные направились к лестнице, ведущей к выходу. В комнате остался только Вейкман, который должен был встретить нового Ведущего Игру. Веррик коротко объяснял Элеоноре:

— Мы будем действовать оттуда. С прошлого года Фарбен приписан лично мне. И, кроме того, я всегда смогу требовать от них преданности. Несмотря ни на что.

— Несмотря на что? — поинтересовался Бентли, вдруг ужаснувшись.

Сквозь открытые двери струился ослепительный солнечный свет и проникали уличные шумы.

Крики информаторов впервые достигли ушей Бентли. Когда они спускались к стартовой площадке, где их ждал межконтинентальный транспорт, он хрипло спросил:

— Что произошло?

— Идемте, — прорычал Веррик. — Вы здесь мало узнаете. У нас слишком много работы, чтобы еще тратить время на разговоры.

Бентли следовал за группой с кислым привкусом ужаса и отвращения во рту.

Теперь он все понял. Механические возбужденные голоса информаторов орали повсюду вокруг него.

— Веррик смещен! — кричали машины. — Престонист становится человеком Номер Один! Веррик полностью смещен!

Произошла непредсказуемая смена власти. Случилось то, о чем извещали предзнаменования. Веррик больше не был Человеком Номер Один, Веррик не был больше Ведущим Игру. Он даже не принадлежал Директории.

И Бентли был связан с ним клятвой.

Слишком поздно! Он брел уже по дороге в Холм Фарбен. Все были захвачены стремительным потоком событий, обрушившимся, подобно зимней пурге, на систему Девяти Планет.

2

Ранним утром Леон Картрайт осторожно вел по узким улочкам свой старенький “Шевроле-82”. Руки его твердо и умело сжимали руль, глаза, не отрываясь, смотрели на шоссе. Он был одет, как обычно, в отутюженный, без единого пятнышка костюм старинного покроя. Потрепанная шляпа низко сидела на его голове, в жилетном кармашке тикали часы. Все в нем дышало угасанием и старостью. Высокий, худой и нервный, он выглядел на все шестьдесят.

Его тонкие руки были покрыты веснушками, взгляд голубых глаз был мягок, мягким же было и выражение худощавого лица.

Казалось, что его что-то беспокоило то ли в старом автомобиле, то ли в собственном здоровье.

На заднем сиденье были свалены предназначенные для отправки бобины с корреспонденцией. Пол прогибался под тяжестью рулонов новенького металл-фойла.

В углу лежали поношенный непромокаемый плащ, старые миска и ложка и несколько пар ни разу не надетых ботинок.

Заряженный “Хоппер Коппер”, которым не пользовались уже в течение трех лет, был спрятан под сиденьем.

По обе стороны улицы высились ординарные и как бы увядшие здания с пыльными окнами и уставшими кричать неоновыми рекламами — реликвии прошедшего века, как, впрочем, и он сам, и его машина. Мужчины в рабочих куртках и выцветших брюках бродили вдоль стен, прогуливаясь возле подъездов, — унылые, бесцветные лица, пустые, ожесточенные глаза.