Мечтать не вредно

К тому же однажды, еще будучи следователем прокуратуры, Ларчик оказал этому самому Поздякову услугу — совсем маленькую, незначительную, но Поздяков поклялся быть ему по гроб жизни благодарным, что, в общем-то, было не так уж трудно, поскольку «гроб маячил уж недалече».

Поэтому Лариков, подумав, решил навестить больного и немощного старика, вот только стоило ли брать с собой Пенса?

Этого он никак решить не мог. Не потому, что не желал подвергать Пенса риску, а просто в связи с Пенсовым неукротимым нравом — не приведи господи что-то в поведении Поздякова покажется Пенсу неправильным, тогда Пенс может начать хамить, а хамства в свой адрес Поздяков не переносил.

Как все люди преклонного возраста, Поздяков, начисто забыв, каким он был в далекой молодости, теперь требовал полного уважения и почтения к своим сединам, а стаж пребывания в местах отдаленных и зарешеченных с гордостью относил к долгому трудовому подвигу во имя отчизны.

К счастью, все решил сам Пенс, который, догадавшись о лариковских колебаниях, смиренно сказал:

— Я потерплю. Я вообще молчать буду.

Лариков прикинул, насколько смелое утверждение соответствует истине, но, взглянув в кристально честные глаза, поспешно согласился.

В конце концов, вдвоем посещать уголовных стариканов куда веселее, чем в одиночку!

* * *

Я с интересом посмотрела на дверь, ожидая эту самую «счастливую избранницу». Дверь была закрыта, и никто входить не собирался.

При этом все собравшиеся пялились почему-то именно на меня. Некоторые при этом абсолютно перестали скрывать злость и теперь явно готовились впиться зубами в мою бедную шею.

Еще один вопрос продолжал беспокоить меня — неужели я такая важная особа, что без меня Филипп никак не мог объявить о своей помолвке? Я прямо какой-то «свадебный генерал» получилась! Наверное, именно по этой причине Лицо, Приближенное к Губернатору, не сводило с меня крайне злобного взгляда маленьких глазок. Конечно, ты думаешь, что это ты — «свадебный генерал», а тут приволакивают какую-то девчонку в драных джинсах! Наверное, пришел тот момент, когда хиппи отошли в историю и любой из неформально выглядевших граждан может смело рассчитывать на особенное положение!

Однако Филипп продолжал держать меня за руку и пожирать меня страстным взором. Я, все еще стараясь отодвинуть противную истину подальше, попыталась выдернуть свою руку.

С тревогой посмотрев на Филиппа, я постаралась опять не поверить нехорошему предчувствию, но…

— Вот моя невеста, — с угрожающей, не терпящей возражений нежностью сжал он мою ладонь. — Александрина.

* * *

Поздяков проживал на окраине города, из сентиментальных побуждений твердо решив, что навеки не покинет те места, в которых родители произвели его на свет.

Правда, теперь он жил не в полуразвалившемся бараке, с одной общей кухней на пять семей, а в отлично обустроенном особняке, но дело было не в этом.

Сам Поздяков считал, что он таким образом сохраняет верность предкам. Хотя вокруг его суперхрамины ютились курятнички, он не грустил. Когда-то их семья тут считалась самой бедной, и ему, Саньке Поздякову, доставалось по первое число. Зато теперь его дом обходили стороной, а если кто и плевался при виде Александра Евгеньевича, то уж никак не в лицо.

В лицо ему заискивающе и угодливо улыбались. Причем те же самые люди, что раньше кидали в него камни.

Он преспокойно доживал свои дни в неге и холе, с преступным миром поддерживал связи чисто визуальные, а сам как бы вышел на пенсию.

Поэтому, когда в тот день он мирно раскачивался в кресле-качалке, досматривая очередную серию «Крестного отца», и в его дверь позвонили, а охранник Витек доложил, что пришел некий Андрей Петрович Лариков, старик не сразу вспомнил, кто это такой.

А когда вспомнил, долго морщил лоб, думая, что могло привести сюда «мента поганого», но, прикинув, что ни в каких темных делишках замешан не был, кивнул головой, приказал: «Зови!» — и раскрыл дружеские объятия для вошедшего Андрея Петровича.

— День добрый, Андрей Петрович! — проворковал он, щеря рот в беззубой улыбке, при этом с глазами настороженными и недоверчивыми. — Не чаял твоего прихода! По доброму делу или?

— Нет, — покачал головой Лариков. — Дело у меня плохое. Помощь твоя нужна, Александр Евгеньевич. Очень нужна…

У Поздякова отлегло от сердца. Значит, не по его душу, а что до помощи… Он помнил, как из жалости к нему Лариков когда-то сделал ему доброе дело. И теперь Поздяков был его должником, а долги надо отдавать. Это было его святое убеждение.

— Чем смогу, — поклонился он Ларикову. — Проходите, ребятки. Чай сейчас поставлю, а вы мне расскажете, что за беда у вас приключилась и как старый Поздяков может вам это дельце разрулить.

* * *

Я застыла. Вид у меня был совершенно идиотский — рот открыт, а глаза вытаращились настолько, что грозились выпасть прямо в ладонь моего «дражайшего жениха». Вот этими самыми насмерть испуганными очами я и обвела присутствующих, пытаясь найти поддержку и участие. О, как безумно было это мое чаяние!