Мария. Не горячитесь. Йозеф хотел говорить с ним.
Ансельм. Папка получена от детектива? Томас должен был рассказать нам о ее содержимом, прежде чем ехать в город и заниматься выборочной проверкой правильности информации!
Мария. Но кто говорит, что он занят именно этим? По-моему, предполагать такое нелепо и недостойно!
Ансельм (пренебрежительно). Он завидует!
Мария. Трусит он сверх всякой меры, вот что.
Ансельм. Он завидует моим идеям. И выбрал чисто филистерский путь: задумал меня уничтожить, обвинив в аморальности!
Мария. Потому только, что вы секретничаете.
Ансельм. Дайте мне папку!
Mapия. Я не имею права.
Ансельм. Она здесь, в столе?
Мария. Да. Но ключ от ящика у Томаса.
Ансельм. Откройте ящик!
Мария. Тайком, не поговорив с ним, я ничего делать не стану. (Сердито встает, идет к открытому окну.)
Ансельм (у стола). "Не стану, не стану"! Мы в потемках, в безымянном кошмаре - сделайте, как я говорю!
Mapия. Я не хочу брать на себя вину!
Ансельм. Кружной путь требует мужества. Бездействуя, вы как раз и будете виноваты.
Мария. Это же воровство!
Ансельм. По-вашему, все, что ни делаешь, непременно должно быть названо, да еще и вслух. Томасова беда! А действовать надо, не рассуждая, не думая, даже не понимая, - просто делать, и все. Нынче никто действовать не умеет.
Мария отворачивается, но тотчас же опять устремляет взгляд на него.
Мария. Где Регина?
Ансельм (упрямо). Не знаю... Нет, знаю: сидит запершись в своей комнате.
Мария. До сих пор? Плачет и кричит? Никого не впускает?
Ансельм. Наверно.
Мария. Прислушайтесь!.. По-моему, я и раньше слышала крики, (? смятении отходит от окна.) Это невыносимо - деревья шумят, так бестолково.
Ансельм. Как вода!
Мария. Нет, ветер пробегает по ветвям, будто ногами, - бежит, бежит. Ужасно бестолково.
Ансельм. И все же это происходит? На свете много чего происходит. Будто в пространстве кругом развешаны часы и на всех разное время.
Мария. Бежит, бежит, не переводя дух, слышите! Прямо страх берет.
Ансельм. Верно, еще и страх берет! Почему этот листочек, падая, пролетел мимо окна? Не воображайте, что кому-то сие известно. Повсюду на два-три шага впереди - ответ, а дальше - туман. Каждую секунду к вам плывут претензии, факты с красными, зелеными, желтыми огнями и сиренами туманных горнов. Решения надвигаются и уходят в туман. (Обхватывает голову руками.) Господи, моя жизнь, если вдуматься, так в ней полным-полно таких огней!
Мария. Что это за приступ у Регины?
Ансельм. Малодушие. Нервы... Необузданное бессилие!
Mapия. А попросту говоря - истерия!
Ансельм. Или распущенность. Не могу я об этом думать!
Мария. Вы наверняка знаете: всему виной только эти записки?
Ансельм. Видимо, их у нее выкрали, а они ее компрометируют.
Mapия. И что там написано?
Ансельм. Я не читал.
Mapия. А о вас? О вас... там ничего нет?
Ансельм. Ну, разве что какие-нибудь пустяки. Или выдумки, которых я не знаю.
Mapия. И, стало быть, они здесь, в ящике?
Ансельм. Я же все вам сказал.
Мария, вооружившись связкой ключей, пытается отпереть замок. Стемнело, и
Ансельм, чтобы ей было лучше видно, включает полный свет.
Мария (вдруг замирает). Давайте я с ним поговорю.
Ансельм (резко). Нет!.. Вы должны действовать тайком. Должны уехать. Принять решение, схватить его покрепче, чтоб никуда не делось. Представьте себе: в непроглядной черной пустоте вы сжимаете вашу прекрасную руку и вдруг ощущаете в ладони нечто вполне материальное, неожиданное и чудесное!
Мария. Неестественно это все. (Снова умолкает.) Даже если б вы сказали, что мы будем жить вместе как муж и жена, я и тогда могла бы поговорить с Томасом. А так вроде ничего не делаешь, и все-таки это ужасно... Неужели нам нельзя быть просто друзьями?
Ансельм. Да я ведь ничего и не требую! Поймите, глядя на вас, я еще мальчишкой, чистым, простодушным ребенком, переполнялся счастьем, оно охватывало все мое существо, никакого спасу не было. Это чувство намного сильнее, чем... у мужчины - у мужчины оно локализуется и прорывается, как нарыв.
Mapия (с волнением). Не могу отделаться от мысли, что все это происходит по одной простой причине: вы за что-то ему мстите!..
Ансельм. Поверьте, я пришел в его дом не ради этого. Если хоть кто-то на всем белом свете, точно далекий огонь маяка, заставляет меня грезить о родных пенатах, так это он. Если чье-то лицо заключало в себе силу всех человеческих лиц... Но ненависть? Да, может, и ненависть, вопреки всему! Ненависть - может, как раз поэтому? Порой мне кажется, зло можно причинять только тем, кого любишь; иначе оно столь же грязно, как любовь, которую мужчины несут в бордель!
Мария. Не дело - говорить о любви, пока вас обуревают яростные, грязные и злые чувства!