Мечтатели Бродвея. Том 3. Чай с Грейс Келли

Пейдж не обратила никакого внимания на журчащие рубинчики.

– Я не мечтаю ни о ее белокурых волосах, ни о ее подбородке, ни об ее осанке принцессы, – продолжала Шик. – Только о ее браслете. Она сама себе его позволила? Или ей подарил мужчина? Хотела бы я знать.

– Фиалки? – предложила старушка, устроившаяся на соседней банкетке.

Ни Пейдж, ни Шик не заметили, как она села. Она приподняла шарф в зеленых ракушках, которым была накрыта ее корзина с цветами, напевая не в лад с музыкальным автоматом:

Ma~nana! Ma~nana!
Ma~nana is soon enough for me…[38]

Улыбаясь с доброй насмешкой, Пейдж купила букетик и преподнесла его Шик.

– Пока не хлынул поток бриллиантов, рубинов, топазов…

Тронутая сильнее, чем готова была признать, Шик приколола фиалки к воротнику.

– Спасибо, детка, ты просто прелесть… Но, в конце концов, ты-то получила орхидеи, – добавила она почти невольно.

– Я отдала бы все орхидеи мира за звонок от Эддисона, – тихо сказала Пейдж.

Шик задумчиво погладила букетик. Да, верно, она не получила орхидей. Зато звонок она получила! Уайти ей позвонил! Ни за что на свете она не променяла бы этот звонок ни на какие орхидеи.

Шик тронула ее за руку. Она могла позволить себе быть великодушной.

– Ты слишком робкая, Пейдж. Если он тебе нужен, твой Эддисон, бегай за ним, схвати его за шиворот и не выпускай.

Пейдж засмеялась, с тем же успехом она могла бы пожать плечами.

– Это не прокатит. Не с Эддисоном Де Виттом.

Старушка с фиалками покачивала шляпкой в такт музыке, потягивая вермут с черносмородиновым ликером.

Ma motha says I’m lazy, my fatha says I’m no good,
But I’m no lazy, I just like live my life
Ma~nana! Ma~nana!..[39]

– В сущности, лучше всего сейчас тебе подходит слово… грустная. Ты гордишься своей грустью, Шик. Нет, не отрицай, не притворяйся. Не со мной.

Шик похлопала ресницами. Она ухватила кубик сахара большим и указательным пальцами, подержала его на весу над своим кофе. Подумала и отложила. Она выпьет горького.

– Я подсела на контрастный душ, – признала она. – Сегодня утром вода чудесным образом стала горячей. В последние недели это был… лед.

Улыбка ее стала кривой.

– А ведь я любила только душистые ванны комнатной температуры.

– Как правило, контрастный душ – это ты, – сказала Пейдж. – Ты окатываешь мужчин то жаром, то холодом.

– Ты хочешь сказать, что я пожинаю то, что заслужила?

– Конечно, нет. Это так, вот и все.

– А у тебя с Эддисоном тоже так?

Она не смогла удержаться.

– И у меня с Эддисоном, – согласилась Пейдж. – А теперь мне пора. До вечера?

Шик проводила ее глазами. До вечера, да. Она сегодня свободна. И завтра вечером тоже свободна. Но послезавтра… послезавтра… о, послезавтра…

Она выпила кофе, закрыв глаза. Он не был горьким.

8. Annie, get your gun [40]

В театре «Корнголд» в Атлантик-Сити занавес в этот вечер, после четвертого и последнего акта «Коммуниста в доме», упал на шестнадцать минут раньше.

За три дня до этого, в «Монако» в Ньюарке, он опустился раньше на четыре минуты. За неделю до того, в «Марлетт Серкл» в Покипси, Ули Стайнер уже сократил пьесу минут на десять по ходу представлений.

Из Нью-Йорка вздох Уиллоуби шипел в ухо Манхэттен, длинный, как разделявшая их телефонная линия.

– Вы хотите сказать, что у нашего великого человека провалы в памяти?

Старшая костюмерша называла кошку кошкой.

– Нет, – ответила Манхэттен, – я говорю, что Ули делает это нарочно. Ему претит эта пьеса, он никогда не хотел ее играть. Вот он и сокращает ее. Он ее тем более ненавидит, что никто не приходит ее смотреть. Смотреть его.

Она прильнула губами к трубке.

– Уиллоуби… Это просто ужасно. Никого нет. Никого! Горстка зрителей каждый вечер. Пьеса провалилась, и Ули в кошмарном состоянии. Директор «Корнголда» собирается отменить четыре представления из оговоренных в контракте семи. Как сообщить это Ули?

Уиллоуби сделала паузу, чтобы выдохнуть дым сигареты.

– Его первый крупный облом с публикой. Бедняга. С ним редко такое случалось. Разве что в самом начале.

– Это даже не самое страшное… Дата его явки в комиссию[41] уже назначена. Мы уезжаем в Вашингтон на той неделе. На помощь, Уиллоуби! – выдохнула Манхэттен.

– На помощь, Манхэттен, – безмятежно отозвалась костюмерша. – Я не променяю мою головную боль с доставкой тканей на весь этот цирк. Что я могу сказать? Держитесь, старушка.

Манхэттен повесила трубку. Прислонившись к стене, посмотрела, не видя, на табличку No smoking[42] над огнетушителем. И набрала номер Скотта.

– Алло? – ответил молодой женский голос.

Манхэттен едва не повесила трубку, ничего не сказав.

– Алло? Алло? – настаивали на том конце провода.

– Извините меня… Могу я… поговорить со Скоттом? Скоттом Плимптоном?

Она услышала веселые детские крики.

– Он уехал на неделю. Я его сестра. Что-нибудь передать?

Манхэттен закусила изнутри щеку. Нет, не надо ничего передавать, она хотела поскорее повесить трубку.

– Вы Манхэттен?