Мечтательница

Эстер ужасно хотелось покурить, но приходилось пока терпеть, хотя она и не очень была по этому поводу расстроена.

— О да, прости. Ты, конечно, устала.

— Вовсе не устала! — Эстер приободрилась и расправила плечи, нечего считать ее старухой!

— Мама…

— Что?

— Ничего, если я останусь у тебя ночевать? Я понимаю, что это хлопотно для тебя, но я могу поспать в кресле…

Эстер вдруг прикрыла нос руками, собираясь чихнуть. Разве она может отказать дочери? Тем более та в таких, что называется, растрепанных чувствах.

— Конечно. Но почему бы тебе не устроиться удобно в своей кровати? Айан вполне воспитанный человек, он тебя не тронет.

Тут она чихнула, и при этом боль пронзила поясницу. Эстер схватилась обеими руками за спину.

— Будь здорова, — сказала Федра. — Мама, Айан беспокоит меня одним своим существованием. А кроме того, у него отвратительное настроение, потому что он застал в доме Питера Шарки.

— Может, это добрый знак? — спросила на всякий случай Эстер, которая не испытывала никакого оптимизма по поводу развития отношений между дочерью и бывшим воспитанником. Но ему же не понравилось, что Федра общается с Питером, так, может быть, есть надежда?

Федра отчаянно затрясла головой.

— Какой там добрый знак! Что ты, мама! Послушай, если ты все же не возражаешь, я выпью чаю.

— Конечно, дорогая. Я сама все сделаю.

И Эстер поспешила на кухню. Увидев, что Федра не спускает с нее глаз, она повернулась к ней спиной, чтобы та не заметила, насколько неуклюжими стали ее пальцы.

— Откуда звонил Айан? — спросила она дочь, когда они уселись за стол.

— Не знаю. Он ушел, как только я сказала ему, что Питер хочет на мне жениться.

— Дурак. Он же слишком хорошо тебя знает, чтобы подумать, будто ты выйдешь за этого Шарки.

— Да, действительно слишком хорошо… Ты не поверишь, мама, но Айан повалил Питера на пол, — сказала Федра и прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться.

Эстер уставилась на нее удивленно.

— Что он сделал? — перепросила она.

— Повалил Питера на пол в оранжерее.

Мать от волнения прижала ладони к вискам.

— Он дрался с Питером? Из-за тебя?

— Ну, в некотором роде да.

— Требэнианы, — пробормотала Эстер, — самые непостижимые, упрямые и эгоистичные существа на свете!

— Да, но не думаю, что они хотят быть такими.

— Знаешь, в чем их беда? Они имеют представление о том, что такое хорошо и что такое плохо, только в отношении других, но ничего не знают о себе самих. И время не властно их научить. — Эстер сидела хмурая, не мигая глядя в свою чашку. — Вот взять тебя, например. Скажу тебе, что у тебя больше шансов, чем было у меня…

— Что? Мама, о чем ты? — спросила Федра, поражаясь неожиданной откровенности матери.

— Ни о чем, а о ком, — поправила та дочку. — О Требэнианах.

— Да, но… О, я поняла… поняла. Ты имеешь в виду себя и… Чарльза?

Эстер вскинула на нее глаза. Как, Федра знает? Нет, не может быть…

— Что значит обо мне и Чарльзе? — неуверенным голосом спросила она и принялась рассматривать свои руки.

Федра некоторое время колебалась, потом решилась:

— Мама, когда Айан с Каролайн разбирали письменный стол Чарльза, они нашли… — Она все же запнулась, отпила большой глоток чая и судорожно сжала чашку в ладонях.

— Что они нашли? О чем ты говоришь?

— Фотографию. Снимок, на котором запечатлены вы с Чарльзом.

— Правда? Насколько мне известно, мы очень мало фотографировались в Кайн-Клете. — Она все еще не смотрела на дочь, а та как-то ерзала и нервничала.

— Этот снимок сделан в Париже, — сказала Федра.

Париж. На мгновение Эстер лишилась дара речи, потом тихо повторила вслух:

— Париж…

Эстер чуть ли не впервые позволила себе подумать о том, что всегда приносило боль. Но сейчас ей вовсе не было больно вспоминать, потому что прошло столько лет, она уже пожилая женщина, а тогда… Она была такой молодой, красивой, чувственной… Оказывается, эти мысли о былом очень приятны. Сладкие воспоминания, которые именно сейчас греют душу.

Надо же, после того как она строго-настрого запретила себе думать о той поездке, память о ней жива, остра, но все кажется таким милым, радостным… А ведь тогда рухнули ее надежды, но она выстояла, научившись уважать силу любви.

— Мама? С тобой все в порядке? — услыхала она голос Федры.

— Да-да. Все хорошо, дорогая. Ты мне напомнила кое о чем, вот и все. Федра… — Она взяла дочь за руку и заглянула ей в глаза. — Федра, если у вас ничего не получится с Айаном…

— Мама!

— Нет, дай мне закончить. Так вот, знай: как бы это ни было больно сейчас, потом эта боль пройдет и будет легче. Конечно, ты не поверишь, но…

— О, я верю тебе, — прервала ее Федра. — До того как я приехала домой на эти каникулы, мне уже… нет, не то чтобы стало легче, но это можно было перенести. Но как только я увидела его, все вернулось. Так всегда.

— Требэнианы знают, как любить, — сказала Эстер со вздохом.

— Разве? Айан не умеет любить.

— Думаю, ты ошибаешься. Я помню…

О Господи, ей бы подумать о проблемах дочери, а не предаваться воспоминаниям молодости.

— Что ты помнишь? — поинтересовалась Федра.

Может быть, рассказать ей? — подумала Эстер. Возможно, теперь, когда Чарльза уже нет, она имеет право знать?