Мечтательница, или Отомсти мне, если сможешь (СИ)

— Скажи, — я даже не стал поворачиваться — неотрывно смотрел на едущий к взлетной полосе самолет, — это твой оканчательный выбор?

— Что?

— Ты выбираешь его? — терпеливо повторил я. Самолет уже начал набирать скорость. Еще немного, и он поднимется вверх.

— Саша, это глупо! Алекс, ты же… — она ведь не плачет? Мне ведь показалось?

— Я или он, Элина? — Самолет уже начал взлетать.

— Я не хочу выбирать между парнем и друзьями, Саша. Это… неправильно. Посмотри на меня и ответь: ты мне доверяешь? Я — не Кейт.

— Ты не Кейт, — согласился я. — Поэтому и бешусь.

— Не доверяешь… Значит, надо выбрать?

— Да.

— Тогда я выбираю себя.

Что-то есть необычное и притягивающее в поднятии авиалайнера в воздух. Несколько тонн алюминия поднимается вверх и везет десятки людей. У пассажиров под ногами слой плотных материалов и сотни метров пустоты, но они не боятся упасть. Так вот, после слов Лины я оказался без поддержки на высоте птичьего полета и со страхом падения.

— И здесь все закончится? — мой голос звучит приглушенно.

— Закончится…

Я сорвался вниз, но сглупил и не открыл парашют.

Глава 16

/Элина Кравцова. Месяц спустя/

Мне казалось, что хуже быть не может, когда он уехал. Когда грустила, скучала и страдала, горюя над тем, что больше не можем увидеться, встретиться, обняться.

Оказалось, “хуже” быть может. И оно было сейчас. Раньше были переписки, были сообщения, были его фразочки. Были ночи общения, что заряжали дозой на весь день. А сейчас все это отсутствовало. Отсутствовала и сама я. Раньше жила от ночи до ночи, а сейчас умерла совсем… Морально, и не знаю причину, по которой до сих пор не физически.

Меня поражало, насколько сильно я влюбилась. Поражало и то, что не могу взять себя в руки. Даже родители уже не лезли, наблюдая за призраком своей дочери. Не знаю, каким чудом заставляла себя ходить в универ и вообще хоть что-то делать. Марго, заметив мое состояние, предложила уменьшить количество занятий до одного в неделю, по субботам.

А мне хотелось раствориться в рисовании. Течь, как разводы акварели в воде, рассыпаться мелкой крошкой, как пастельный карандаш на бумаге, становиться такой же серой и блеклой, как легкие штрихи грифельного…

Я нарисовала бесчисленное множество картин. Особенно много — его портретов. Какие-то сожгла, надеясь сжечь с ними и воспоминания о нем, какие-то исчеркала, смяла и выбросила. Но это малое количество по сравнению с тем, что осталось… Альбомы, целые альбомы, посвященные ему и нам.

Это было моей персональной раной. И как же жаль, что эту рану не получалось прижечь, чтобы не так ныла…

Сашу не выходило забыть. Еще не получалось отвлечься. Я перестала гулять и выходить на улицу. Обычно оговаривалась холодной декабрьской погодой, но внутри… Мои маленькие тараканы и бабочки, что оплакивали эту потерю вместе со мной, знали: он был всюду. Я видела нас с Сашей на мосту, на лавочке у моего подъезда, у фонтана, рядом с высоткой, с крыши которой открывался невероятный вид. Москва оказалась такой маленькой по сравнению с моими воспоминаниями. В ней не осталось ни кусочка, где не было бы их. А воспоминания уходили далеко за ее пределы…

Миллион раз я прокручивала в голове наши последние минуты. Жалела? Еще как. Все случилось настолько глупо, неправильно, сумбурно… Но самолет лишил нас возможности исправить все вовремя. А после… После было поздно. Уже выйдя с аэропорта я стала бояться навязываться и мешать. Почему-то подумалось, что ему, наверное, так будет лучше. Следом начала уговаривать себя, что так будет лучше и мне: появится время, сон, стану прилежнее, исчезнут скандалы с родителями и прочее. Тараканы в голове важно поддакивали, соглашаясь с голосом рационального разума, а бабочки внутри выли, стонали, словно какие-то кошки раздирая душу на кусочки, оплакивая то, что так любили.

Время шло, ситуация не менялась. Саша не писал мне, я тоже хранила молчание, совершая паломничество в наш диалог по сотне раз на день. И очень тяжело, очень медленно осознавала и принимала мысль, что ничего уже не исправить. Что все, окончательный конец. А главное, что он признал, что жизнь без меня его устраивает.

В какой-то момент бабочкам надоело выть. То ли голос сорвали, то ли ногти сточили… В общем и целом, в моей душе поселилась абсолютная пустота, а в голове холодная решительность. Наверное, следует сказать спасибо Янке, ведь именно ее слова оказались тем самым волшебным пинком в пятую точку:

— Сколько можно быть страдалицей?! Если мечтаешь о чем-то, встань и сделай. Найди, попытайся, добейся своего. И я говорю не только о Саше, Лина! Ни один мечтатель не исполнил мечту бездействием.

Были ли у меня мечты? В тот миг думала, что нет. Вымерло все и вся. Но чуть позже, листая ночью галерею телефона и в который раз рассматривая фотографии из поездки, пришло осознание: хочу изменить жизнь. Хочу переехать в этот город. Хочу работать тем, кем желала. Хочу, чтобы детские мечты вперемешку со взрослыми стали былью.