Мечтавший о солнце. Письма 1883–1890 годов

В следующую посылку для своего брата я вложу этюд с кипарисом для Вас, если Вы будете так любезны принять его на память о Вашей статье. Я все еще работаю над ним, желая поместить туда фигурку. Кипарис – отличительная черта провансальского пейзажа, и Вы почувствовали это, сказав: «Даже черный – цвет». Пока что я не смог сделать это так, как чувствую; волнение, охватывающее меня при виде природы, порой вызывает обморок, за этим следуют две недели, когда я не способен работать. И все же я рассчитываю до своего отъезда сделать еще одну попытку, снова взявшись за кипарисы. Этюд, предназначенный для Вас, изображает группу деревьев на краю пшеничного поля, в летний день, когда дует мистраль. Черная нота в синем завихрении воздушных потоков и киноварь маков, контрастирующих с этой черной нотой.

Вы увидите, что сочетание цветов приблизительно такое же, как у шотландских тканей в клетку, – зеленый, синий, красный, желтый, черный, – тех, которые казались и Вам, и мне настолько чарующими и которые, увы, едва ли увидишь в наши дни.

Примите мою благодарность за Вашу статью. Если весной я окажусь в Париже, то непременно зайду, чтобы поблагодарить Вас лично.

Винсент В. Гог

Когда этюд, который я пошлю Вам, полностью высохнет, включая толстые слои краски, что случится не раньше чем через год, думаю, стоит покрыть его густым лаком. До того следует постоянно промывать его, не жалея воды, чтобы полностью вымыть масло. Этюд написан чистой берлинской лазурью, краской, о которой говорят столько плохого, – однако Делакруа много пользовался ею. Думаю, после того, как берлинская лазурь окончательно высохнет, вы получите, наложив лак, черные, очень черные тона, рядом с которыми разнообразные оттенки темно-зеленого будут смотреться выигрышнее.

Не очень представляю, какая рама нужна этому этюду; он наводит на мысль об этих милых шотландских материях, а я заметил, что совсем простая, плоская рама, выкрашенная ярким свинцовым суриком, дает нужный эффект вместе с синим фоном и черно-зелеными деревьями. Без этого картине, пожалуй, не хватает красного, и верхняя часть кажется холодноватой.

856. Br. 1990: 857, CL: W20. Виллемине Ван Гог. Сен-Реми-де-Прованс, среда, 19 февраля 1890

Дорогая сестра,

большое спасибо за два последних письма, отправленное из Парижа и сегодняшнее.

Меня тронуло то, что ты пишешь о родах Йо: ты оставалась рядом с ней, это было очень храбрым и добрым поступком. А я, если бы накатил страх, вероятно, вел бы себя как мокрая курица, не то что ты.

Но в итоге вот он, ребенок, – и в эти дни, сочиняя письмо его бабке, я начал писать кое-что для него: большую картину с цветущими ветвями на небесно-голубом фоне. Возможно, я увижу его уже скоро – во всяком случае, надеюсь на это, – в конце марта. Завтра или послезавтра я попробую еще раз добраться до Арля, чтобы посмотреть, выдержу ли я путешествие и обычную жизнь, не вернутся ли приступы.

Пожалуй, в моем случае нужно укрепиться в решимости не быть слабым на голову.

Разумеется, от постоянной умственной работы мысли художника порой становятся несколько нарочитыми и причудливыми. Я нашел, что статья г-на Орье – если отвлечься от того, заслуживаю ли я его слов обо мне, – сама по себе весьма художественна и очень любопытна; но она скорее о том, как все должно быть, чем о печальной действительности, которую я ощущаю вокруг себя.

Я написал ему, что в любом случае, как мне кажется, все это скорее о Монтичелли и Гогене, и мне кажется, моя роль здесь будет второстепенной, вполне второстепенной. Идеи, о которых он говорит, не мои – все художники-импрессионисты таковы, испытывают одно и то же влияние, и все мы слегка невротичны. Это делает нас очень чувствительными к цвету с его особым языком, его эффектами взаимодополняемости, контраста, гармонии. Но, прочитав статью, я почти опечалился, подумав: нужно быть вот таким, а я чувствую себя настолько жалким! Гордость пьянит, как спиртное, получив похвалу и выпив, человек печалится; не знаю, как сказать о том, что я чувствую, но мне кажется, что работа идет лучше всего, когда ты делаешь ее в кругу семьи, без всяких похвал. И затем, среди художников не всегда встречаешь достаточно дружеское расположение. Чьи-нибудь достоинства преувеличиваются, или же к человеку относятся слишком пренебрежительно. Я очень хотел бы, однако, верить, что, в сущности, Справедливость чувствует себя лучше, чем может показаться. Порой нужно уметь смеяться, нужно веселиться – чуточку, а может, и вволю. Я нахожу, что это большая удача для тебя – увидеться с Дега у него дома.

Сейчас я работаю над портретом арлезианки, стремясь придать ей иное, чем у парижанок, выражение лица.

О, этот Милле! Милле! Как он изображал человечество и «что-то на небесах» – обыденно и все же торжественно.