Я взял три холста и покрыл их красками – две марины, один вид городка и, сверх того, рисунки, которые я пошлю тебе почтой завтра, по возвращении в Арль.
На жилье и еду уходит 4 франка в день – а вначале просили 6.
Как только смогу, я, вероятно, вернусь сюда на этюды.
Пляж здесь песчаный, ни утесов, ни скал – как в Голландии, только без дюн и с синевой.
Жареная рыба здесь лучше, чем на берегу Сены, но только рыба бывает не каждый день, так как рыбаки везут ее на продажу в Марсель. Но когда бывает, она чертовски хороша. Если же ее нет – мясная лавка выглядит ничуть не более аппетитно, чем лавка мясника-феллаха на картине господина Жерома, – если рыбы нет, то, по-моему, найти что-нибудь съестное здесь довольно трудно.
Думаю, в этой деревне, или городке, не более сотни домов.
Главное здание после старой церкви – древняя крепость, превращенная в казармы. И еще несколько домов – как в наших вересковых пустошах и торфяниках в Дренте; ты увидишь образцы на рисунках.
Придется оставить здесь три моих этюда маслом: они еще не до конца высохли, чтобы безнаказанно подвергать их пятичасовой тряске в экипаже.
Но я рассчитываю вернуться сюда.
На следующей неделе я хотел бы отправиться в Тараскон и сделать там два-три этюда.
Если ты еще не написал, я, конечно, буду ждать твоего письма в Арле.
Мне здесь устроили расспрос очень красивый жандарм и священник. Видимо, народ здесь неплохой, ведь даже священник выглядит славным малым.
В следующем месяце здесь будет публичный купальный сезон.
Купальщиков от 20 до 50.
Я остаюсь здесь до середины завтрашнего дня, и надо еще сделать несколько рисунков.
Однажды ночью я гулял вдоль берега моря по пустынному пляжу. Это не было весело, но и не было грустно, это было… прекрасно.
На темно-синем небе там и сям виднелись облака, синие, но темнее синевы фона, насыщенно-кобальтовые, и другие, тоже синие, но светлее – как синеватая белизна млечных путей. На синем фоне мерцали звезды, светлые, зеленоватые, желтые, белые, розовые – более яркие, более сверкающие, больше похожие на драгоценные камни, чем у нас и даже чем в Париже. Будет правильно говорить об опалах, лазурите, изумрудах, рубинах, сапфирах. Небо – очень темный ультрамарин, пляж розовато-лиловатого и бледно-рыжего оттенка, с кустами. На дюне (высотой 5 метров) – кусты цвета берлинской лазури. Кроме рисунков в пол-листа, у меня есть большой рисунок, парный к последнему.
Надеюсь, что до скорого, жму руку.
Дорогой Тео,
большое спасибо за твое сердечное письмо и за вложенную купюру в 50 фр.
Нам все же следует написать Гогену. Вся трудность в этой проклятой поездке: мы упрашиваем Гогена совершить ее и окажемся в неприятном положении, если это его не устроит.
Теперь, увидев здешнее море, я прекрасно понимаю, как важно оставаться на юге и чувствовать – стоит только подбавить яркости цветам, – что Африка совсем рядом.
Посылаю тебе той же почтой рисунки из Сент-Мари. В день отъезда, рано утром, я нарисовал лодки и сейчас работаю над картиной на холсте 30-го размера, где справа будет еще больше моря и неба.
Это было до того, как лодки унеслись; я наблюдал их каждое утро, но не успевал сделать этого, так как они уплывают слишком рано.
У меня есть еще 3 рисунка с хижинами, которые мне пока нужны и будут позднее; те, что с хижинами, грубоваты, но у меня есть и другие, выполненные лучше. Я пришлю тебе свернутые картины, как только марины высохнут.
Видишь, как нахальны эти идиоты в Дордрехте, видишь, как они высокомерны? Они милостиво снисходят к Дега и Писсарро, чьих работ, впрочем, не видели, как и любых других.
Но молодежь в ярости, и это хороший знак – возможно, свидетельство того, что кто-то из стариков одобрительно отозвался об этом.
Насчет пребывания на юге, даже если это дороже: посмотри, мы любим японскую живопись и испытали ее влияние – черта, общая для всех импрессионистов, – и после этого не едем в Японию, то есть на юг, заменяющий нам Японию. Верю, что по большому счету будущее нового искусства – на юге.
Вот только это плохая политика – оставаться здесь одному, когда двое или трое человек могут помочь друг другу обходиться малым.
Хочу, чтобы ты побыл здесь, ты бы это почувствовал: со временем твое зрение меняется, ты смотришь скорее глазами японца, по-другому воспринимаются цвета. Я также убежден, что именно длительное пребывание здесь позволит раскрыться моей личности. Японец рисует быстро, очень быстро, как молния: дело в том, что его нервы более утонченны, а чувства более просты. Я здесь всего несколько месяцев – и скажи мне, разве в Париже я нарисовал бы лодки