Все делалось от ее имени. Естественно, что-то причиталось ее маме. Она помогала с переводом, потому что Дотти плохо знала идиш (не говоря уж о том, что надо обеспечить маме старость); ночью они на семейном совете решили, что необходимо послать немного денег их старенькой тете Лизе, которая выбралась из Европы за полтора часа до того, как границы закрыли навсегда, и теперь обитала в Торонто среди чужих людей, да к тому же практически выжила из ума.
Путешествие в Израиль и три европейские столицы было на двоих (2). Нужно было жениться. Если среди наших документов не будет подтверждающего законность наших отношений, она поплывет одна. Прежде чем я успел все подытожить, она воскликнула: «Ой! Меня мама ждет у „Лорда энд Тейлора“[12]
». И была такова.Я в тоске закурил свою давно не чищенную трубку и стал обдумывать ситуацию.
А тем временем в другой части города колеса крутились, прессы гудели, и на следующий день все факты были изложены справа налево на первой странице «Моргенлихт», там, где указаны все сведения о редакции.
Ниже был помещен снимок – мы с Дотти обедаем, – и я вспомнил о вспышке, осветившей за день до этого рисовый пудинг, когда я сидел, стряхивая с себя осколки разбившихся скромных надежд.
Я послал Дотти открытку. С текстом «Так не пойдет».
На последнем этапе возникли сложности, поскольку правительство Израиля не выражало желания допускать ввоз в страну долларовых банкнот, которые и должны были сделать путешествие исполненным небывалого великолепия. В этом прибежище космополитов доллару предлагалось отказаться от роли американской игрушки, дарующей наслаждения, и стать орудием в пресвитерианском понимании этого слова.
Через две недели пришли письма из заграницы, в которых содержалась эта информация, а также снимки Дотти, улыбающейся в кибуце, скорбно прислонившейся к Стене плача, сочащейся елеем в апельсиновой роще.
Я решил на пару месяцев пойти на работу в агентство – сочинять вот такие подписи к фотографиям настоящих мужчин:
Я был опрятен и кареглаз, простодушен и проворен, обижался на придир-коллег, опирался на порядочность и шел вверх.
Тощие голенастые девчонки, добравшиеся до Нью-Йорка трактором, тоже шли вверх, через чистилище мужской жадности к Раю Шлюх, Дворцу Благосостояния.
Пока я трудился над своими мечтами, Дотти потратила немного денег на осмотр покосившейся башни в Пизе и поездку в гондоле. В Лондоне она решила пробыть хотя бы пару недель – потому что чувствовала себя там как дома. Так что денежный приз попал наконец в руки иностранцев, и те могли удачно вложить капитал в дело.
В один пасмурный день вой сирен, катившийся по Манхэттену, напомнил мне о телеграмме, которую я твердо решил проигнорировать. «Прибываю „Королеве Елизавете“ 16 часов». Весь день я с успехом ее игнорировал и флиртовал с двумя обалденными блондинками. А потом отправился домой, где весь вечер маялся от одиночества. Пытался написать письмо спортивной девице, с которой познакомился на лыжном курорте за несколько недель до этого… Хотел было позвонить приятелям, но – об этом говорить не принято, однако факт есть факт – общение с женщинами приводит к изоляции. Звонить оказалось некому.
Я вышел купить вечернюю газету. Прочитал ее. Послушал радио. Вышел за утренней газетой. Выпил пива. Прочитал газету и стал ждать, что принесет утро.
На работу я не пошел ни в тот день, ни на следующий. От Дот я не получил ни слова. Видно, чувство вины ее совсем придавило, бедняжку…
Наконец я написал ей письмо. В весьма сильных выражениях.