Мечты на мертвом языке (сборник)

Твой отец спал в кроватке потому, что у вас с сестренкой была скарлатина, вам нужно было спать в просторных кроватях – вы метались в поту, у вас был кризис, речь шла о жизни и смерти.

Кто тебе такое сказал? – набрасывается он на меня как на врага.

Ты просто вражина какая-то, – говорит он. – Все-то ты видишь в розовом свете. Идеалистка паршивая. Ты и в шестом классе такой была. Как-то притащила в школу три американских флага.

Так и было. Тридцать лет назад, в шестом классе, на школьном собрании я сделала заявление. Сказала: Каждый день я благодарю Господа за то, что не живу в Европе. Благодарю Господа за то, что родилась в Америке и живу на Восточной Сто семьдесят второй улице, где на одной улице бакалея, кондитерская и аптека, и в том же квартале школа и два врача.

Сто семьдесят вторая улица, да это же была выгребная яма, говорит он. Там все, кроме твоей семьи, сидели на пособии. У тридцати человек был туберкулез. Граждане, неграждане – и те и те до войны одинаково голодали. Слава Богу, у капитализма в загашнике припасена война и он время от времени вытаскивает ее на свет Божий, иначе бы мы все протянули ноги. Ха-ха-ха.

Я очень рада, что в мозгах у тебя не только акции, бонды и наличность. Я очень рада, что ты хоть иногда вспоминаешь про капитализм.

Мой друг Джек был беден и исключительно умен, к тому же рано оброс, и поэтому в день, когда ему исполнилось двенадцать, он стал убежденным марксистом и фрейдистом.

Он просто фонтанировал идеями. А я продолжала вывешивать флаги. В разных комнатах и окнах развевалось двадцать восемь флагов. Один я вытатуировала у себя на плече. Теперь, когда я выросла, он потускнел, но увеличился.

Теперь я куда радикальнее тебя, говорю я. Поскольку во времена маккартизма [36] меня не вышибли из профессии, мне не пришлось заводить собственный бизнес и разбогатеть не пришлось.

Дура ты набитая. До сих пор скольких вышвыривают за борт. Умнейшие ребята – инженеры, учителя – совсем не у дел.

А я думаю, что вижу мир ничуть не хуже, чем ты, – говорю. – И через розовое стекло смотреть на него ничуть не хуже, чем через твое тусклое.

Да да да да да да да, говорит он. Согласна, так послушай.

Мои мама с папой жили в маленьком польском городке. У них было три сына. Папа решил поехать в Америку, чтобы (1) не попасть в армию, (2) не попасть в тюрьму, (3) избавить своих детей от непрекращающихся и ставших повседневностью погромов. Родители, дядья, бабушки поделились с ним своими сбережениями, и он, вместе с сотнями тысяч таких же, как он, отправился в путь. В Америке, в Нью-Йорке он жил трудной, но полной надежд жизнью. Иногда прогуливался по Деланси-стрит [37] . Иногда по-холостяцки шел в театр на Второй авеню [38] . Но главным образом откладывал деньги – на то, чтобы привезти сюда жену и сыновей. А тем временем в Польше начался голод. Не тот голод, который все американцы испытывают по шесть-семь раз на дню, а Голод, при котором тело начинает поглощать самое себя. Сначала жир, потом мясо и мышцы, потом кровь. Тела маленьких мальчиков голод сожрал довольно быстро. Папа встречал маму в порту. Он посмотрел на ее лицо, на руки. Она не прижимала к груди младенца, детишки не цеплялись за ее юбку. Волосы ее больше не были заплетены в косы. Только черный, словно проволочный парик под платком. Она обрила голову – как отсталая ортодоксальная еврейка, хотя они в годы юности были, как и почти вся молодежь в их местечке, убежденными социалистами. Он взял ее за руку и повел домой. И больше они порознь не ходили никуда – разве что на работу или в бакалейную лавку. Они и за столом держались за руки, даже за завтраком. То он гладил ее по руке, то она его. Каждый вечер он читал ей газету. Они сидят на краешке стула. Он подался вперед – читает ей при тусклом свете лампочки. Иногда она чуточку улыбается. Потом он откладывает газету, берет обе ее руки в свои – словно хочет согреть. Он продолжает читать. За их головами, там, где заканчивается стол, кухня, спальня, гостиная, полумрак, в тенях которого я ужинал, делал уроки, ложился спать.

Мечты на мертвом языке Перевод В. Пророковой

Старики скромные, сказал Филип. Они делают все, чтобы друг друга не пережить.

Остроумно, сказала Фейт, но чем больше вдумываешься, тем меньше смысла.

Филип подошел к другому столику и там повторил то же самое. Фейт подумала, что практически каждому любовнику идет немного упрямства. Она сказала: Ну хорошо, ладно…

Только вот почему, в эту прекрасную пору жизни, когда можно и свое отстоять и чему-то поддаться, почему они размышляют и говорят о стариках?