Мечты о женщинах, красивых и так себе

Vuolsi cosi cola, dove si puote
cio che si vuole, e piu non dimandare…[63]

Cola?[64] И где же это там может быть, если, конечно, вопрос не слишком грубый? За газовым заводом, голубчик, за газовым заводом.

От голубых глаз дома приходили деньги, и он тратил их на концерты, кино, коктейли, театры, аперитивы, в частности на крепкий и неприятный Мандарин-Кюрасао, вездесущий Фернет-Бранка, который ударял в голову и успокаивал желудок и был похож на рассказ Мориака, на oxygene[65] и Реал-Порто, да, Реал-Порто. Но не на оперу, нет, никогда и ни при каких обстоятельствах, если только его не тащили туда волоком, не на оперу и не на бордели. Либер заставил его пойти на… «Валькирию», билет за полцены. Une merveille![66] Им дали от ворот поворот. Белаква долго-долго смеялся.

— Ступайте домой, — сказали им вежливо, — и переоденьте свои велосипедные брюки.

Либер распахнул пальто.

— Мои брюки гольф, — кричал он, — мои великолепные брюки гольф.

— Ваш друг, — объяснили они, одобрив грязно-коричневые штаны Белаквы, — нам подходит. Вы — нет. Вы должны уйти.

Белаква выпятил живот. Образцовый вагнерит в гольфах, которого не взяли на конную прогулку!

— Надень мои, — упрашивал он, — а я возьму твои. Пойдем переоденемся в «Бьярде», через дорогу. Я не горю идти в оперу.

Он стоял в вестибюле Национальной академии музыки и живо предлагал задыхающемуся от гнева Либеру свои многоуважаемые брюки. Напрасно он умолял Либера взять его брюки, напрасно говорил, что они в его исключительном распоряжении на весь оставшийся вечер, что он может делать с ними все что заблагорассудится. Нет, отказывался тот, ни в коем случае. Кто вообще этот Вагнер?

— Кто такой Вагнер? — сказал Белаква.

— Вот именно, — раздраженно отвечал Либер, — кто он вообще такой?

— Он — ревущая Мег,[67] — сказал Белаква, — которая изгоняет меланхолию.

И не на бордели…

Что, поистине, вводит нас в очень чувствительную область и требует разъяснений сложных и деликатных, избежать которых, увы, не удастся. Prima facie[68] это нас шокирует. Мы поместили нашего главного мальчика в это веселое место и при этом настаиваем, чтобы он избегал местных борделей. Для начала это шокирует. И мы страшно боимся, как бы все течение его жизни в этот период, когда мы займемся соответствующим описанием и попытаемся елико возможно сдержанно и мягко, сообразно предоставленным нам привилегиям, поведать вам о мотивах, принуждавших его к неким заключениям и действиям, которые позволяли ему очень успешно, ох успешно и преотлично, уклоняться от этих превосходных учреждений удовольствия и гигиены, мы страшно боимся, сказали мы так давно, так давно, что недурно было бы повторить это вновь, как бы его поведение показалось не просто шокирующим, но положительно choquant.[69]

Теперь по-быстрому, и смелее, и с краткой молитвой взывая к вашей серьезности, хотя бы на несколько минут, мы дрожащим голосом выдавливаем из себя очень сомнительное утверждение:

Любовь потворствует… нарциссизму.

Мы выжидаем, мы умоляем вас не придавать значения терминологии, не гневаться из-за терминологии, и, трепеща, возвышаем это утверждение на самую чуточку:

Любовь требует нарциссизма.