Мечты сбываются

Матери своей Ильяс не знал: произведя на свет худенького недоношенного младенца, она скончалась от родильной горячки — бессильны оказались песнопения муллы и заклинания бабки-повитухи у постели больной.

Отца своего, бедняка-крестьянина Ленкоранского уезда, Ильяс помнил смутно. Не будучи в силах прокормить себя и сирот нищенским заработком батрака, тот решил заняться охотой. Вооружившись заржавленным старым дробовиком, вышел он однажды к низовьям Куры. Там неожиданно встретился он с большим барсом, вступил с ним в смертельную схватку. Никто, кроме птиц, не видел их поединка, но рассказали о нем людям не птицы, а истерзанный труп отца Ильяса и потемневший кровавый след зверя, потерявшийся в речной заросли.

Сироту взял на воспитание мулла, рассчитывая: вырастет мальчишка, станет покорным преданным работником, слугой. Но мулла ошибся: он обращался с сиротой жестоко, и тот, едва достигнув двенадцати лет, сбежал. Куда? Куда глаза глядят! Ильяс беспризорничал, попрошайничал, скитался по селениям и городам, попал в Баку. Без крова, без родных, он и здесь беспризорничал, попрошайничал, летом спал на бульварных скамьях, зимой — в котлах, в которых плавят асфальт и где долго, иной раз до рассвета, сохраняется тепло. Здесь, в Баку, Ильяс заболел.

— Спасибо Ругя-ханум — доброе сердце! — подобрала меня на улице, едва живого, устроила в больницу, а когда я выздоровел, приодела меня и взяла к себе в магазин… «У моего сына Балы, сказала, два отца, а у тебя, у бедняги, — ни одного…» И теперь мне Ругя-ханум как родная мать…

Голос Ильяса дрогнул.

— Вот ты, оказывается, какой… — протянул Шамси, удивленный, что Ругя никогда ему об этом не говорила, и почувствовал неловкость: зря обидел он парня, сироту. Однако он тут же с опаской подумал, не потерпит ли урон его родной сын Бала от доброты Ругя к этому чужому парню? И еще он с укором подумал, что не следовало Ругя болтать с мальчишкой о двух отцах Балы.

Снова заговорил Ильяс:

— Вот вы меня, товарищ Шамсиев, ругаете, что я в товаре плохо разбираюсь. А как же мне в нем хорошо разбираться, если никто никогда не обучал меня этому? Ругя-ханум, правда, иной раз кое-что объяснит, но ведь дел у нее и без того хватает, чтоб еще со мной возиться.

Шамси почувствовал упрек. Уж не намекает ли этот парень на то, что у него, у эксперта-специалиста, мало дел и что он, Шамси, обязан этого чужого парня обучать?

— Дел теперь у всех хватает! — буркнул он.

Но так как ему льстила репутация знатока ковров и он всегда был не прочь похвастать своим опытом и знаниями, он с неожиданным задором добавил:

— А ну, иди-ка за мной!

Ильяс с готовностью пошел с Шамси за перегородку, где лежали отобранные на экспорт ковры.

— Вот, гляди… — сказал Шамси, указывая на ковер, лежащий поверх других.

Среднее поле ковра было усеяно «миндалем», разбросанным по синему фону. «Миндаль» был нежных, светлых согласованных тонов, поле обрамлялось тремя полосами, средняя из которых включала орнамент с элементами куфического шрифта.

— Это — старинный ковер нашего бакинского района! — с гордостью пояснил Шамси.

И он принялся рассказывать, чем характерен бакинский ковер, как его распознать и как оценить.

Затем он широким жестом отогнул угол ковра, почти до половины приоткрыв лежавший под ним второй ковер, и взору Ильяса предстал иной рисунок, иная ткань и расцветка.

— А это…

И Шамси рассказал Ильясу про второй ковер и, так же отогнув угол этого второго, а затем третьего, четвертого и пятого, стал рассказывать обо всех коврах. Он словно перелистывал страницы большой сказочной книги и, водя пальцем по цветной узорной ткани ковра, казалось, читал на этих страницах написанное на языке, понятном лишь ему одному.

О чем говорили эти страницы? Какой неведомый мастер вложил в них свой кропотливый труд и талант? Что вдохновило его фантазию, дало точность глазу и сноровку рукам? Зеленые богатства Кубы? Извилистые тропы Карабаха? Тенистые орешники Закатал? А может быть, песнь ашуга или сказка, услышанная от дряхлой бабки в зимний вечер у тлеющего камелька?

Шамси говорил с увлечением. И в голосе его, обычно низком, глуховатом, сейчас то и дело прорывались звонкие нотки, а фигура, к старости грузная и неуклюжая, казалось, вновь обретала подвижность, гибкость. Впервые за время совместной работы видел его таким Ильяс.

Не знала его таким уже многие годы и Ругя, вернувшаяся из правления и остановившаяся в дверях при виде столь необычной картины. Она стояла, с удивлением глядя на Шамси, вслушиваясь в его слова, обращенные к Ильясу. Он ли это, важный, неразговорчивый эксперт-специалист Шамси, никогда не снисходивший до бесед с посыльным Ильясом?

Шамси почувствовал ее взгляд и обернулся… Ругя! Он смутился, словно пойманный на месте преступления, и промолвил оправдывающимся тоном:

— Вот… Разбираем мы тут с нашим рассыльным ковры…

С этого дня, сам того не замечая, а может быть, и не желая замечать, Шамси мало-помалу втягивался в поучительные беседы с Ильясом. И тот, кого он считал бестолковым малым, оказался понятливым, весьма способным учеником.