Мечты сбываются

Большинство не согласно с Чингизом: в бригаду вошли даровитые ребята, во многом ничуть не уступающие старикам. Пусть молодежь самостоятельно испробует свои силы! Впрочем, ничего дурного не произойдет, если художественным руководителем бригады будет старший опытный товарищ.

Кого пригласить на эту роль? Лучшего руководителя, чем Виктор Иванович или Али-Сатар, пожалуй, не найти. Но Виктор Иванович с головой ушел в новую постановку, грех отрывать его от работы, Али-Сатар с Юлией-ханум в летнем отпуске, на даче. Присутствующие называют еще два-три имени. Нет, все не то!

— Я предлагаю обратиться к уважаемому старому актеру, к гордости нашего театра, к товарищу Сейфулле! — с пафосом восклицает Чингиз.

Участникам бригады не слишком улыбается подобная кандидатура: Сейфулла заносчив, постоянно препирается с молодежью, носится только со своими подшефными — Телли и Чингизом. Однако отклонить кандидатуру открыто никто не решается: для того чтобы выступить против видного старого актера, нужно иметь более веские, более убедительные доводы.

— Возражений, по-видимому, нет? — спрашивает Чингиз, уверенным взглядом обводя присутствующих и, не дожидаясь ответа, торопливо заключает: — В таком случае, будем надеяться, что мы получим согласие нашего уважаемого товарища Сейфуллы!..

Долго и капризно отнекивался Сейфулла от предложенной ему чести. А согласившись, выговорил условие: он не будет заниматься административно-хозяйственными делами бригады, пусть дадут ему для этой щели помощника — Чингиза…

Когда работа над спектаклем близилась к концу, Хабибулла вызвал к себе руководителя бригады Сейфуллу и Чингиза.

Потолковав о подготовке к отъезду, уточнив маршрут и срок пребывания бригады в районе, Хабибулла, как бы вскользь, заметил:

— Вы, друзья, не слишком усердствуйте там. Берегите актеров и самих себя, не лезьте на рожон, не то подстрелят вас шамхорцы, как куропаток. Они на этот счет мастера! В восемнадцатом году они в таких делах отличились.

И Хабибулла принялся рассказывать, как в январе восемнадцатого года, у станции Шамхор, подверглись нападению революционные солдаты, возвращавшиеся с турецкого фронта. Рассказывал Хабибулла подробно, со знанием дела, умалчивая однако, что нападения эти были организованы контрреволюционным закавказским комиссариатом, состоявшим из меньшевиков и эсеров, мусаватистов и дашнаков, и что целью комиссариата было добыть оружие для своих «национальных» полков и уничтожить революционную силу, на которую мог бы опереться большевистский комитет края.

Давно забытые события! Для чего так подробно, так ярко рассказывал о них директор?

Ни Сейфулла, ни Чингиз не смогли бы ответить на этот вопрос. Они лишь чувствовали, что за словами Хабибуллы скрывается некий второй, неясный для них смысл. Хотел ли директор сказать, что за десять с лишним лет ничего не изменилось в тех краях, куда сейчас направлялась агитбригада? Намеревался ли вселить страх, сомнение в успехе поездки? Или, может быть, даже давал понять, что был бы рад неудаче?

ГОСТЬЯ

Как раз в эти дни, проездом из Москвы с олимпиады, прибыл в Баку на гастроли узбекский театр.

На вокзале гостей дружески встретили работники искусств. Музыка, цветы, приветствия, корзины с лучшими сортами винограда!

Среди встречавших была Баджи. Вмиг увидела она знакомую угловатую фигуру, лицо с рябинами.

— Халима, милый друг!

Халима спрыгнула со ступенек вагона прямо в объятия Баджи, едва не сбила ее с ног. Ну как тут было не расхохотаться? Халима, милый друг! Какая она стала взрослая, солидная, как похорошела! Сколько лет не виделись подруги? Три года? Как быстро летит время! Нет-нет, она, Баджи, не позволит гостье тащить чемодан!..

Так вот почему чемодан оказался таким тяжелым — он полон подарков. Чего только здесь нет! С виду подарков больше, чем вещей Халимы. Неужели в Баку у нее столько друзей?

В руках Халимы три тюбетейки, вложенные одна в другую. Одна из них, расшитая нежными цветами, для Баджи; другая, вышитая золотой крученой ниткой, для Саши; третья, маленькая, для Нинель. Не нужно думать, что Халима забыла о тете Марии, но тетя Мария не в том возрасте, чтоб щеголять в тюбетейке, — для нее припасен у Халимы узбекский шелковый платок!

Но вот чемодан опустел, вещи разложены по местам, и подруги, усевшись рядышком на диване в номере гостиницы, рассказывают друг другу о своей жизни.

Баджи говорит о работе в театре, о Саше, о дочке. За эти три года было немало радостного, были, конечно, и трудности и неприятности — без них, увы, не обойтись. Но теперь снова все хорошо, не сглазить!

Лицо Халимы озаряется радостью, куда-то исчезли его неправильные черты, даже рябины.

— А как наша Телли? — интересуется Халима.

Хвастать успехами Телли не приходится, но Баджи не хочется злословить.

— Надо бы тебе самой повидаться с ней, потолковать, — говорит она уклончиво.

— Я мельком видела ее на вокзале, но она быстро куда-то скрылась. Она по-прежнему с Чингизом?

— Да…

Обе умолкают, хотя у каждой есть кое-что сказать на этот счет.

— А Гамид как? — прерывает молчание Халима.

Баджи оживляется: