Мечты сбываются

Чего только не писали мусаватисты-эмигранты на страницах своей грязной газетки, за чтение которой с волнением принялся Хабибулла! Торжество советской власти в Азербайджане трактовалось ими как «красный империализм», в пространных статьях лились лицемерные слезы о гибели азербайджанской национальной культуры, о разрушении старой доброй мусульманской семьи, о превращении достойных дочерей ислама в продажных женщин.

Все было на этих страницах ложью и клеветой, и всякий, пребывая по эту сторону рубежа, казалось, не мог этого не видеть, не понимать. Но Хабибулла был плоть от плоти, кровь от крови тех людей, кто эту ложь и клевету распространял, и он сочувственно вчитывался в высказывания своих единомышленников за рубежом, с интересом следил за их внутренними распрями, склоками, скандалами и затем в течение многих дней переживал прочитанное. Его тщедушное тело пребывало здесь, в комнатах и коридорах Наркомпроса, но дух витал на улицах Парижа, Лондона, Вашингтона.

Спустя некоторое время в почтовом ящике оказалась новая пачка зарубежных газет. На этот раз здесь был и печатный листок объединенных закавказских и украинских контрреволюционеров-эмигрантов. Казалось, кто-то давал Хабибулле понять, что мусаватисты в Баку не одиноки в своих антисоветских устремлениях, и протягивал ему руку солидарности.

Кто-то… Но кто он, этот таинственный почтальон? Хабибулла принялся следить.

Однажды, услышав подозрительный шорох в парадной, Хабибулла подкрался к двери и, резко распахнув ее, увидел мелькнувшую на лестнице женскую фигуру. Он кинулся вслед, преградил ей путь. В полумраке парадной он разглядел лицо женщины и в изумлении отступил: перед ним стояла Ляля-ханум.

— Вы ли это?.. — пробормотал он. — Газеты… Неужели вы…

Ляля-ханум не отпиралась.

— Конспирация в отношении вас, Хабибулла-бек, носит характер чистой проформы! — сказала она, дружелюбно улыбаясь. — По существу же, мы вам целиком доверяем, зная вас как верного члена нашей многострадальной партии мусават. Извините, но, как говорится, «собака собаке на ногу не наступит!» Так что, прошу вас, захаживайте ко мне на огонек! — Она снова улыбнулась, еще более дружелюбно.

Пословица Хабибуллу покоробила — такая изящная, культурная женщина, как Ляля-ханум, могла бы найти более удачные слова для выражения политического единодушия. Но от приглашения зайти он все же не отказался.

Жила теперь Ляля-ханум не в том большом красивом доме в центре города, куда некогда проводил ее Хабибулла, спасая от хулиганской выходки Теймура, и который был теперь занят под общежитие курсантов, а в неприглядном доме на окраинной улице, в двух тесных комнатах, куда ей пришлось перебраться из прежней барской квартиры. Эти две комнатушки, едва вмещавшие часть мебели, оставшейся после реквизиции богатой обстановки Ага-бека, Ляля-ханум, со свойственным ей даром, сумела превратить в уютное гнездо, и вечерами сюда охотно тянулись на огонек ее друзья.

В доме Ляли-ханум Хабибулла стал встречаться со многими старыми друзьями и знакомыми, уцелевшими после падения власти мусавата. До последней поры он вынужден был избегать этих людей и теперь в их обществе отдыхал душой.

Здесь можно было вспомнить с Мухтар-агой промысел «Апшерон», совместную борьбу против упрямых апшеронцев, помечтать о возвращении тех времен, некогда казавшихся незавидными, но теперь, по сравнению с жестоким настоящим, представлявшимися блаженнейшей порой.

Здесь можно было услышать занятные истории из зала суда — их умело рассказывал некий Юсуф Агаевич, в прошлом видный присяжный поверенный, а ныне член коллегии защитников, славившийся как специалист по алиментным и бракоразводным делам. Было что послушать в живой передаче этого старого сутяги!

А разве не вызывали веселый смех шутки и анекдоты неунывающего Абульфаса, отца этой задорной, хорошенькой студентки театехникума? Весельчак и здесь, в двух тесных, душных комнатах, казалось, чувствовал себя не хуже, чем в просторных залах бывшего «Общественного собрания». Стоило провести с Абульфасом четверть часа, как жизнь переставала казаться столь мрачной, какой представлялась до прихода в салон.

Многие из старых друзей и знакомых, которых встретил Хабибулла в доме Ляли-ханум, устроились теперь на советской службе, и хотя внешний облик их изменился, поблек, убеждения и чаяния оставались неизменными. Здесь по-прежнему открыто выражали недовольство советской властью, шептались о том, что друзья из-за границы требуют активной деятельности от своих единомышленников, оставшихся в Азербайджане.

Ляля-ханум, как оказалось, вела деятельную переписку со своим дядей Ага-беком, эмигрировавшим в Европу вместе с бывшим мусаватским правительством и обивавшим теперь пороги министерств на Даунинг-стрит и Кэ д’Орсэ. Дядя высылал из-за границы любимой племяннице средства на жизнь, и племянница в знак благодарности выполняла его поручения.