Мечты сбываются

В углу гостиной — гора афиш и программ, скопившихся за долгие годы. Свежие приколоты к стене, старые, ветхие, иные давностью в полтора-два десятка лет, сложены в стопки на этажерке. Есть здесь одна афиша под стеклом — о первом спектакле азербайджанского театра — «Визире Сарабского ханства», подаренная Али-Сатару одним из постановщиков и участников спектакля; теперь подобная афиша — уже музейная редкость.

Сейфулла внимательно разглядывает ее, читает:

«С дозволения начальства…»

Так обычно начинался текст театральных афиш в ту далекую пору.

А вот еще афиша, помеченная одним из дней февраля двадцатого года, — о пьесе Абдурахмана Ахвердова «Несчастный юноша».

На афише напечатано:

«Каждый должен посетить этот спектакль, в котором изображается тяжелая жизнь рабочих и бедственное положение крестьян под гнетом беков».

И тут же, на афише, на фоне нефтепромыслов могучая фигура рабочего с молотом в левой руке и с обнаженным мечом — в правой.

О многом напоминает Сейфулле эта афиша, ее дата и особенно надпись и фигура рабочего!

Такие афиши выпускались во времена мусавата драматическим кружком Центрального рабочего клуба, недвусмысленно выражая революционные устремления кружка.

В ту пору над составлением такого вида афиш немало поработал Али-Сатар, тесно связанный с кружком. Он же, Сейфулла, чуждаясь политики, высказался однажды на общегородском собрании против подобных афиш, якобы натравливающих одну часть азербайджанцев на другую. И хотя сделал он это, как уверял впоследствии, с благой целью — уберечь товарищей по сцене и Али-Сатара от опасности, многие актеры стали коситься на него, а кое-кто даже перестал раскланиваться.

Дело это, правда, давнее, и стоит ли сейчас останавливать внимание на пожелтевшей афише, едва не послужившей причиной к разрыву между ним, Сейфуллой, и его товарищем Али-Сатаром? Пора забыть этот неприятный, но, в сущности, малозначительный инцидент! Ведь ни Али-Сатар и никто другой никогда не напоминают ему об этом прошлом, а вызвала его в памяти лишь эта пожелтевшая афиша, случайно попавшая сейчас под руку и усугубившая и без того неприятный осадок от спора, возникшего за столом.

Не впервые рассматривает Сейфулла эти старые афиши, фотографии в этой маленькой гостиной, и всегда они напоминают о прошлых годах, о совместной работе с Али-Сатаром. О многом бывает очень приятно вспомнить! Однако сегодня они вызывают лишь чувство печали и горькие мысли.

Конечно, Али-Сатар и он — оба опытные старые актеры, друзья. Этого никто не станет отрицать. Но почему ж, в таком случае, в последнее время в спорах Али-Сатар так редко поддерживает своего давнего товарища по сцене? Почему позволяет мальчишке в присутствии своих гостей издеваться над ним? И было бы из-за чего — из-за репертуара! И где же она, в таком случае, поддержка, на которую вправе рассчитывать один старый заслуженный актер от другого?

ЗА ПЕРЕГОРОДКОЙ

Расставшись с потертым порыжевшим портфелем лектора, Хабибулла прочно утвердился в управлении театрами при Наркомпросе, где занимал теперь далеко не последнее место.

Его походка день ото дня теряла свою настороженность, становилась уверенней. Угодливо согнутая спина все чаще выпрямлялась, особенно в тех случаях, когда Хабибулле приходилось иметь дело с людьми, стоящими на более низкой ступени служебной лестницы. А в голосе, недавно вкрадчивом, порой приторно сладком, стали появляться твердые и даже повелительные нотки.

Комната, куда Хабибулла перебрался из прокуренного, заставленного канцелярскими столами помещения, представляла собой, в сущности, лишь отделенный перегородкой уголок того же помещения, но Хабибулла, водворившись сюда, испытал истинное удовлетворение: наконец-то избавлен он от постоянного и тягостного для него созерцания всех этих советских служащих!

Здесь, за перегородкой, Хабибулла в иные минуты чувствовал себя хозяином: в его обязанности входила работа по подготовке репертуара театров, и от него — в известной мере, разумеется, — зависела постановка той или иной пьесы. Его самолюбию льстило, когда к нему обращались авторы и переводчики пьес, а он, порой, в зависимости от настроения, благосклонно осуществлял или небрежно отклонял их предложения.

Но вот раздавался звонок — конец занятиям, пора домой.

За тонкой деревянной перегородкой один из сослуживцев, молодой человек, со стуком захлопывал ящик письменного стола, торопясь на свидание с невестой. Другой, почтенный глава семейства, вежливо прощался и степенно направлялся к родному дому, где ждали его любовь и уют.

Куда и зачем было спешить Хабибулле? Что интересного, радостного мог он найти дома?

Опять этот ненавистный нос, опять эти некрасивые, толстые губы! Опять эти детишки, которых он и рад был бы приласкать, если б они не жались так упрямо по углам, словно понимая отчуждение между матерью и отцом, а может быть, просто побаиваясь своего сурового, всегда погруженного в думы родителя.