Мечты сбываются

Глава семьи — с неразлучной трубкой в зубах, Сато — с листом бумаги и карандашом.

— Ну что ж, дочка, записывай! — молвил Арам, открывая семейный совет. Он пыхнул трубкой и тут же с привычной опаской взглянул на Розанну.

Чудеса!

Никогда не думали они, что у них так много родственников, свойственников, друзей, товарищей по работе, которых хотелось бы видеть у себя за праздничным столом в день близящейся годовщины Великого Октября.

Сато назвала с десяток имен — подруг и сослуживцев по Дому культуры, Кнарик, не желая отставать от старшей сестры, — столько же своих подруг по школе. Вот уже два десятка человек! А у Розанны? Мало, что ли, у нее родичей, да к тому же, как водится, обидчивых, и друзей-соседок, которых тоже нужно уважить? И, наконец, у самого Арама, прожившего на промыслах сорок лет? Да у него на каждом шагу товарищи и друзья!

Пригласить хочется многих, но нужно считаться с тем, что мала квартира и всех не разместить. Если даже попросить у соседей второй стол и приставить к своему — все равно мест не хватит. Придется, видно, произвести тщательный отбор гостей. Семейный совет судит, рядит, кого-то вычеркивает, снова включает и под конец, так и не справившись с задачей, решает: пусть приходит, кто хочет, — для хороших людей дверь дома всегда открыта, а дурные люди вряд ли празднуют такой славный день, как годовщина великого Октября.

Правильно, оказывается, решил семейный совет!

Едва наступило утро торжественного дня, стали приходить люди — поздравить Арама и его домочадцев с праздником. И хотя квартира в этот день не стала просторней, чем в день семейного совета, места для всех гостей хватило, как, впрочем, всегда хватает места для хороших людей среди друзей.

Все были празднично одеты.

Хозяин — в белом воротничке, с галстуком, завязанном, правда, не слишком привычной рукой. Хозяйка — в добротном синем шерстяном платье, слегка пахнувшем нафталином.

А старшая дочь Сато? Но ее простыми словами не описать! В светло-зеленом новеньком платье, гибкая, тонкая, с алым цветком в гладко зачесанных волосах, она сама, как цветок, выделялась среди подруг — так, во всяком случае, казалось Юнусу. И так же это казалось Кнарик, в подражание старшей сестре воткнувшей цветок в свои взлохмаченные, иссиня-черные кудри.

Все, все принарядились — хозяева и гости.

Даже старик кирмакинец и ардебилец, обычно не щеголявшие нарядами, в этот день радовали глаз: кирмакинец явился в новой папахе, ардебилец в новых ярко-желтых башмаках, с виду, пожалуй, не слишком изящных, но бесспорно готовых долго и верно служить их владельцу. Спасибо промысловому комитету: не позабыли там в этот торжественный день старательных работников, порадовали их подарками!

О чем говорили за праздничным столом? О многом. И, конечно, затронули промысловые дела — таков уж здешний люд!

Немало толковали и о глубоких насосах. Да, неплохая штука эти насосы, теперь это ясно даже глупцам. А ведь поначалу сколько было недоверия и сомнений у стариков!

Кирмакинец, внимательно прислушивавшийся к беседе, обиделся: спорить не приходится, немало теперь сделано хорошего, такого, чего людям и не снилось, но, если быть справедливым, то люди и в прежнее время не были такими глупыми, как их теперь изображает молодежь.

— Много нынче об этих глубоких насосах толкуют, а если сказать правду, так я такие насосы видел еще тогда, когда сам был молодым! — буркнул он и, обведя взглядом сидевших за столом, указал заскорузлым пальцем на Юнуса: — Моложе, чем он!

Все переглянулись. Моложе, чем Юнус? Странно! Ведь Юнусу сейчас лет двадцать семь, двадцать восемь, а кирмакинцу много за семьдесят, и выходит, значит, что он видел глубокие насосы еще с полвека назад? Быть того не может!

— Не у тебя ли, старик, в Кир-Маки, где ты ведром на гнилой веревке таскал нефть из колодца, видел ты эти глубокие насосы? — подтрунил над своим другом сидевший рядом ардебилец.

Кирмакинец стоял на своем:

— Говорю, что видел, — значит, видел!

— Не верится что-то!

— Не верится, потому что тебя в ту пору на свете не было!

Взгляды присутствующих обратились к Араму: он хотя и моложе кирмакинца, но все же человек в летах — немало на своем веку повидал, — может быть, он разрешит спор?

Арам неторопливо раскурил трубку:

— Признаться, не помню, чтоб видел я в давние годы глубокие насосы… — начал он. Не желая, однако, ставить в неловкое положение старика, и притом своего гостя, он дипломатически добавил: — Правда, лета наши с дедушкой кирмакинцем уже немалые, и многого из прошлого не упомнишь.

Ответ этот кирмакинца не удовлетворил.

— Ты, Арам, помоложе меня и, может быть, не видел, а я видел! — настаивал он.

Ардебилец покрутил пальцем у виска и сказал:

— Ты, дед, что-то путаешь, это у тебя, видно в голове мешается от старости.

— Это у вас, у ардебильцев, башка с детства слабая, а я хорошо помню с того часа, как впервые открыл глаза! — в сердцах вскричал кирмакинец.

Пришла пора вмешаться Газанфару.