Медь (СИ)

— Здесь неплохо, — задумчиво наматывает прядь моих волос на палец и улыбается, завалившись на спину и прикрыв глаза. — Но мрачно. Правду ведь говорят, что всего лишь один единственный человек способен задать погоду в определенном месте. Что каков глава — такова база. Похоже, здесь это работает.

— Он окружил себя ровно такими же людьми. Это не Калифорния, Мэдс, тут за каждым углом возможный пиздец и понятие безопасности условно. Спустя всего ничего по времени, я зашивала любовника Фюрера в операционной, с распиленной спиной на рельсах. А после — латала пулевые. Когда тот самый Мельников, что сейчас разгуливает среди нас, организовал нападение. И знаешь, что я тебе скажу?

— Мм?

— Была бы моя воля, я бы вогнала скальпель в висок большей части обитающих здесь. Они асоциальны, агрессивны, опасны не потенциально, а напрямую. Голодные, жадные, алчные ублюдки. Шакалы в прямом смысле этого слова, настоящие падальщики, которым чуждо большинство из привычного нам. Но…

— Но?

— Уезжать не хочется от слова «совсем». Вот такой парадокс.

— Ты влюблена. — Улыбается, так и не открыв глаза, а я замираю. Потому что скажи кто-то другой — стало бы смешно. Но сказала она — потому страшно. Ведь первее меня, мою зависимость от Джеймса — заметила Мадлен. Она же посоветовала тогда не ввязываться, ведь ее брат и чувства не идут не то чтобы рядом, они даже не на одной улице, не в одном городе, не в этой чертовой вселенной. Он знает лишь выгоду. Ей живет. В нее верит. И пока ему есть выгода от человека — тот жив и рядом. Обратная сторона медали пахнет смертью и гнилью. Обратную сторону она посоветовала не призывать и туда не заглядывать. Совет я впитала, врастила в себя эти отравленные буквы, отпечатала на внутренней стороне век, чтобы никогда не забыть. Главное правило этого открывшегося мне мира, из которого не уйти, как ни пытайся — быть выгодной и желательно — конкурентоспособной. В идеале — умело изображающей глупость в необходимые моменты и слабость. Потому что в мире мужчин… сильная женщина — враг. Сильных женщин мужчины боятся. Хотя в тайне именно о «такой» рядом мечтают. — Кто он? — Поворачивает ко мне лицо и в момент, когда наши глаза встречаются — легкая дрожь медленно и леденяще скользит осознанием вдоль вибрирующих нервных окончаний. Осознанием, что сердце сумело поделиться на три равные части и однозначного ответа у меня для нее нет. Нет и для себя. Ведь любить троих одновременно кажется аномалией и глупостью.

Равно как и отрицать подобный расклад. Потому что ревновать просто друга и близкого человека к интересу, что проявляет по его душу Стас — глупо. А ревновать Франца к Лере. С которой он тут живет и работает кучу времени — подавно. Я не имею на них обоих прав, как и никогда не имела их на Джеймса. Что не мешало мне сгореть от отравляющего чувства. Чувства, что его всегда кто-то пытается забрать у меня, хотя тот и не мой.

И вот теперь придавленная к метафорической стене, брошенная в глубокий омут из мыслей, в коем-то веке почти кристально трезвая от любого из наркотических веществ, замираю и начинаю пристально присматриваться к каждому из проявлений чувств внутри кровоточащей сердцевины моей груди.

Так и не дав ей ответ, проигнорировав внимательный взгляд, уйдя в ванну и гипнотизируя стену напротив, покрываясь мурашками, ведь вода успела остыть, я мысленно совершила очередную ошибку.

Позднее, умудрившись совершить ее и буквально.

***

— Есть ли хоть что-то, что ты бы хотел изменить в своем прошлом? — Таблетка давно начала действовать, порошка не хотелось, а вот травка приятной сладостью воспалила рецепторы. Косяк, зажатый между моих пальцев, постоянно оказывается в руке Фила, а после возвращается обратно. А пьянящая легкость и вакуумность мыслей, в противовес кажущейся чистоте разума, дает обманчивое ощущение трезвости и сосредоточенности. Наверное, потому большинство из нас философствуют под алкоголем или наркотиками, ведь в такие моменты начинает казаться, что совсем рядом необходимое прозрение. И это опасно. Могло бы быть. Не будь я в одной комнате с Филом. Рядом с ним я знаю, что все будет хорошо. Всегда без исключений. Иначе невозможно.

— Это не имеет смысла. — Фыркает и укладывается на спину. А меня магнитом притягивает к нему, так привычно и правильно лицом в горячую шею. Носом в длинное золото волос, к запаху, что кажется промороженным и мятным. — Не проебись я в чем-то одном — проебался бы позже. И, возможно, еще более крупно. А рассуждать об ошибках, молчании или сказанном лишнем слове — долбоебизм чистой воды. Так что не забивай себе голову подобными мыслями. Никогда.

— Запрещаешь? — тихо слетает с губ. Глаза прикрыты. В теле такая расслабленность и нега, что хочется петь или плавно обтекать лежащего рядом. Ведь он теплый и нужный. Он такой мой в этот момент.

— Советую, — в тон отвечает и выпускает толстую струю сладковатого дыма из легких. Поворачивая свое лицо ко мне, сталкиваясь носами. Глаза с расплывшимся огромным зрачком кажутся черными в полумраке. Ночным небом. Моим небом.