Медь в драгоценной шкатулке

— Ваше величество, могу я спросить… что с моей дочерью?

— Не беспокойся, дорогая, о ней хорошо заботятся. Она с няньками уже доставлена во дворец Полночь, ей нашли хорошую кормилицу. Когда его величество вернётся во дворец, он выберет малышке имя.

Я отправила в рот кусочек рыбы в маринаде, чувствуя одновременно облегчение и напряжение. Ксиши ничего не грозит, слава богу, император намерен признать внучку, и императрица не против, несмотря на то, что бросила меня в темницу. Но раз кормилица, раз дворец Полночь… значит, быстро я отсюда не выйду. Либо меня выкинут из дворца без дочери. И с каких это пор я стала для императрицы дорогой?

— Скажи, Соньши, ты ведь любишь моего сына?

На этот вопрос был возможен только один ответ:

— Да, ваше величество.

— И ты предана ему?

— Да, ваше величество.

— Я тебя понимаю. И ни в чём не виню. Каждая девушка мечтает попасть в гарем если не к моему мужу, то к моему сыну. И прибегнуть для этого к привороту, творить колдовские обряды — не самый худший грех, какому доводилось совершаться в дворцовых стенах.

— Но я не…

— Тс-с-с! Я же сказала, что ни в чём тебя не виню. Однако ты должна понимать, что перешла границы. Всего лишь привораживать его высочество, не причиняя ему вреда — это одно. За такое ты могла бы отправиться в монастырь, замаливать грехи. Но привезти степную шаманку и с её помощью затуманить разум наследника, чтобы он ради этих варваров-степняков забыл свой долг перед отцом и государством — это совершенно другое.

Действительно вкусная рыба встала поперёк горла. Я медленно положила палочки.

— Конечно, сперва ты не предполагала такого. Что эта Цаганцэл тебе пообещала? Вечную любовь Тайрена и покорность всем твоим прихотям? Впрочем, это уже не важно, потому что за помощь колдуньи приходится платить. Ты и заплатила. И теперь оказалась здесь. Скоро мой брат, ван Лэй, как правительствующий начальник, допросит тебя совместно с помощником судебного министра. Хорошенько подумай, что ты должна им сказать. Обещаю — чистосердечное признание без запирательств подарит тебе белую смерть.

— Какую?

— Яд, — коротко объяснила его величество. — Поверь мне, многие, казнимые за злоумышление на члена императорской семьи, о нём мечтают. Так что всем будет лучше, если ты подпишешь признание сегодня же.

— И смертный приговор себе заодно.

— Ты всё равно умрёшь, так или иначе, — императрица поднялась. — Ты же любишь моего сына и знаешь долг женщины перед своим господином? Блюсти его интересы, поддерживать его в любой беде, не щадя себя. Вот и следуй своему долгу. Тайрен нуждается в этой жертве.

И она в сопровождении своей дамы величественно выплыла из камеры, которую немедленно запер объявившийся из ниоткуда тюремщик. А я осталась смотреть им вслед. Страх и злость боролись в моей душе, и я не знала, чего в этот момент во мне больше.

— Так значит, признаваться добровольно ты не хочешь? — задумчиво произнёс ван Лэй.

Допрашивал меня именно он. Второй дядька, как его там по должности, всё больше молчал, иногда поддакивая. Сначала эта парочка явилась ко мне в камеру, принесла тушь и бумагу, заговорила ласково и предложила написать всё как на духу. Когда же я отказалась, допрос переместился в другое помещение. Без окон, с какими-то приспособлениями вдоль стен, похожими на гимнастические снаряды, и с инструментами на стенах. Для полноты антуража не хватало только жаровни с раскаляющимися в ней щипцами. Без труда догадавшись о назначении всего этого инвентаря, я быстро отвернулась, и ван Лэй, заметив мой страх, елейным тоном предложил, напротив, рассмотреть получше.

— Здесь есть «лотосово чучело» и «дождевой плащ», и ещё два десятка видов пыток. Хочешь испробовать на себе все?

Я молчала. Хотелось разрыдаться прямо здесь и по-детски взмолиться: «Дяденьки, не трогайте!» Я понятия не имела, что такое это самое «чучело» и «плащ», но сильно сомневалась в своей способности выдержать хотя бы банальное избиение. В последний раз меня били в школьные годы чудесные, когда я однажды на задворках столкнулась со стайкой малолетних хулиганов. Но и тогда я отделалась парой пинков кроссовкой в бедро, после чего меня отпустили восвояси.

Видимо, вану надоело моё молчание, и он кивнул. Два дюжих евнуха, сопровождавших допросчиков, схватили меня за обе руки и прижали спиной к квадратному столбу с такой силой, что его грани впились в заведённые назад плечи. А третий ударил по лицу. Ой, мама… Вот теперь я поняла, что значит — зазвенело в ушах.

— Ну так что, ведьма? Будешь признаваться? Если надо, тебя станут допрашивать день и ночь, пока ты не скажешь всё, что нужно! Будь другом сама себе — признайся, смягчи свою участь.

Ноги противно дрожали, и я чувствовала, как пот струйками течёт по телу. Мелькнула шальная мысль — а что, если и в самом деле признаться? Мне так и так, похоже, конец, нужные им показания из меня выдавят рано или поздно, так хоть избавить себя от лишней боли…