Медальон двух монашек

Но ещё что-то, более сильное, чем душа, было живо в Марфе и сопротивлялось. - Ну и чо? Он же не дотрагивался до меня? Не дотрагивался. Так чо ж это такое?

И сосулька вновь стала маленькой девчонкой, которой хотелось, чтобы её защитили и пожалели. Она повернулась к матери и со слезами на глазах, прошептала. - Мам, а у мене кровя!

- Чо, меж ног? – отозвалась та, не поднимая головы. Перевернулась на другой бок и зло прошептала. - Вот дура! У всех девок енто когда-то начинацца. Спи!

И тут же захрапела.

То, что это бывает у всех девчонок, Марфу успокоило, однако сон больше не шел. Она приподнялась на локте и заглянула в окошко: небо на востоке начало зеленеть и силуэты вишен и терна, росшего в деревне, как трава, стали ясней.

Марфа вздохнула: хоть реплика матери и успокоила, но облегчения не принесла. - Вот проснетси мать, спрошу у неё про то!

Девушке не спалось: в голову по-прежнему лезли какие-то обрывки мыслей, пока одна не сформировалась окончательно. - Отец!

Уже с год, как он умер, и жизнь Марфы резко покатилась под гору. Сначала староста отобрал у них землю, потом мать продала лошадь и начала пить.

Но следом прорвалось недовольство всем тем, что её окружало. - Сволочи! И кто только такие правила придумал? Ну, почему землю считают по мужиковским головам? А мы, чо не люди? Нет земли, и лошадь стала не нужна!

Очень хотелось стукнуть кулаком по тахте, но она всё же сдержалась. - Да, мать пьёт! Но ведь я же её люблю: пусть хоть часок поспит!

Однако возмущение не проходило, и девушка незаметно для себя всю вину перенесла со старосты на его сына Акимку, который в последнее время всё чаще и чаще преследовал её. Марфа усмехнулась. - Вот, гад, пристал, как банный лист!

И всё-таки было приятно. - Как же, сын самого старосты Терентия Сазонова Курятникова, как величали его все без исключения мужики в деревне, обратил внимание на неё, безземельную.

- И эх, вот гад! - она облизала губы, вдруг сделавшиеся сухими, и вдохнула воздуха больше, пытаясь снова вспомнить тот запах, который она запомнила, когда Акимка поцеловал её в щечку. И усмехнулась. – Ну и чо. Получил по роже? И ишшо получит!

Неожиданно от этого воспоминания ей вдруг стало жарко, но следом обдало холодом страха. - А чо ежели?

Собственно, она и сама не поняла, что это значит, но испуг, кольнувший её сердце множеством иголок, оставил испарину на лбу и пояснице.

Заря бесцеремонно брала своё: скоро в хате Марфы и Глафиры Косовых стали различаться разные предметы.

- Ну, ты чо? - проснувшаяся мать, улыбалась и крутила кулачками глазницы, чтобы лучше разглядеть хлопающую глазами дочь. - Кровю испухалася? Не боись, у кажной дефьки енто быват! Значить, уже дитев рожать мохешь, а потому берехися мужиков! Не давай имя!

- Ишшо чо?! Щаз, дамси. Вишь, каки кулаки-то у меня? - и Марфа показала свои, сжатые до белизны, кулаки и потрясла ими в воздухе.

- Дурочка ты моя. Оне ить тебя друхим возьмуть! Усе поболе ласкою. Да с подходцем!

Но Марфа уже вышла в сени, так и не узнав, чем таким берут мужики. И всё же ей стало довольно интересно. - Чем таким могут взять её мужики?

Что-то внутри неё подсказывало, что оно должно быть особенным. Сердце тут же заколотилось, щёки зарумянились. Она поднялась, и увидела свежее красное пятно на уровне промежности. Ночная рубашка была испорчена.

- Вот черт, стирать придетси! - ругнулась она и начала умываться. Однако то необъятно-сладкое, вошедшее к ней в душу раньше, по-прежнему оставляло её в возвышенно тревожном состоянии.

Запах тревоги ощутила еще с утра, но теперь по громкому стуку ведер в сенях, почувствовала, что мать близко. И не ошиблась.

- Всё, Маруська, отпелися и отплясалися мы с тобой! - она села на скамью и обхватила обеими руками свою голову: всякий раз, когда ей вот так было тошно, тревожно или просто плохо, называла дочь этим именем.

Когда-то Глафира хотела назвать дочь Марусей, да Трифон не дал. - Раз поп назвал Марфой, значит, и быть ей Марфой! И никаких Марусь!

А Глафира нет-нет, да и покличет её Маруськой. Особенно часто стала называть её так после того, как помер её разлюбезный. - Вот-вот сдохнет наша кормилица. Мы без кормов в зиму идем. Сдохнем! Истинно сдохнем и сами!

Глафира кулаком размазывала слезы по щекам: ей было жалко и себя и дочь. - Ох, Трифон, паразит же ты! Сколь раз я тебе ховорила: не пей стока! Не послушалси, упилси! Мохеть, самохон такой попалси? Щаз бы с кормами были!

Ей было жалко свою корову Зорьку, которую выходила с телочки. - И вот теперь!

Шмыгнув носом, полезла рукой под скамейку в укромный уголок, где стояла бутылка с самогонкой, которую еще вчера начала. Вытащив её, не стала стесняться дочери и начал пить прямо из горлышка бутылки.

Марфа смотрела, как спивается её мать, и буря негодования распирала её грудь.

- Да бросишь ты пить или нет? - крикнула она, вырвав из рук матери бутылку. - Продавай Зорьку, пока она не сдохла!

И выскочила в сени. Глафира долго смотрела вслед дочери посоловевшими глазами, пытаясь понять то, что сказала ей дочь. Наконец, поняла и мотнула ей головой согласно.