Медальон двух монашек

Как это ни странно, но именно кровь, которая текла из носа Акимки, внесла в душу Марфы сумятицу: с одной стороны, она была рада поражению противника, а с другой стороны, уже готова была его пожалеть.

- Маруськ, ну, ты чё ж так ту! - Акулька обнимала брата и вытирала его бороду, на которую двумя маленькими ручейками текла кровь.

Неожиданное раскаяние, которое все больше и больше охватывало Марфу, вдруг нарушилось новой вспышкой гнева.

- А пушшай не! - она и сама не знала, что хотела сказать этим. - Не лезет? Так он и не лез. Тогда зачем его бить? Нет, за что-то ведь я его била! А, вот, сказывал плохо про барыню. А, вот. «Никакая я не барыня!» Так?! И пальцы её снова сжались в кулаки.

- Да, пушшай я не барыня! Так чо мене об ентом говорить? Какую тиятру мене испортил! За то и получил! - её все еще трясло, но уже нападать она не хотела.

Пот выступил на лице, лбу и пояснице. Душа ныла, как незаживающая рана. И та, которой только что восхищались все, вдруг произнесла. – Да пошли вы, все!

Марфа повернулась и побежала: слезы душили её. Обида хуже каленого железа жгла душу и сердце. Руки, не знающие, чем бы заняться, начали ломать сучья кустарника, попадавшегося на пути.

И побежала не домой. Бежала к речке, куда влекла её истомившаяся душа. Там, на песчаном берегу и успокоился её мятежный дух. Через некоторое время она уже лежала на спине и смотрела в небо на уплывающие вдаль облака и ни о чем не думала.

Дома ей мать сообщила, что корову Зорьку уже продала, и скоро придут покупатели их хаты. Однако на Марфу это сообщение не произвело никакого эффекта: ей было все равно.

А еще через несколько дней они уже ехали в Поганку к тетке Наталье. Марфа о своих друзьях даже не вспоминала.

4.

Начало июля 1895 года, хутор Поганка Балашовского уезда

- Работай, работай! А когда же отдыхать? Я чо, ломовая лошадь так вкалывать? Так-то вся красота моя увянет! Ай! - вскликнула Марфа, сильно уколов палец о шип колючего кустарника.

Ведь сама в этот кустарник специально залезла, чтобы спрятаться от матери. Попросту ей надоело всё время делать одно и то же. Но боль прервала её ворчание и она, недолго думая, засунула палец в рот, пососала и стала дуть на него.

Вид крови на пальце почему-то сразу же напомнил ей о сне, который сегодня видела. Девушка улыбнулась и тут же, выбравшись из кустарника, улеглась на траву.

В голову полезли мысли. - Ну, и что? Ну, и видела себя голой во сне. Это что, плохо? Посмотрела, вроде все на месте, никакого убытку. Только что-то не помню, гнался за мной парень или нет? Похоже, нет. Не гнался. А жаль! Только вот не пойму, чего я в грязь-то забралась? Как чумичка вылезла. Ну, чисто как теткина свинья. Вся в грязи!

Напоминание о тетке Наталье заставило Марфу нахмуриться: нелюбовь у них была взаимной и с самого начала. Мать еще как-то гасила вспышки вражды, но они становились всё чаще и длительней.

Она встала и осмотрела поляну: где-то поблизости должна быть мать, которая собирала с ней землянику для хозяев. Однако тишина была подозрительна.

- Ма-ам! - тихо крикнула Марфа, внимательно оглядывая лес возле поляны. - Ма-ам, ты где?

Девушка даже вытянула шею, чтобы лучше слышать и видеть. Даже как зверь начала впитывать все запахи, идущие от леса, чтобы найти её.

И всё же дочь что-то услышала: то ли стон, то ли вздох донесся до неё из дальней части поляны. Но и этого было достаточно, чтобы она побежала к тому месту, откуда послышался странный звук.

Ноздри её расширились, глаза сузились, ноги и руки работали как единый механизм, подгоняемый страхом, и быстро доставляли к цели. Однако скоро снова услышала стон и теперь ясно почувствовала запах матери. В последнее время мать опять начала пить, не обращая внимания на ворчание тетки Натальи.

В пестроте полутеней леса глаза Марфы быстро обнаружили мать: она лежала на боку и тихонько стонала. Страх молнией пронзил душу Марфы.

- Мам, ну, чо ишшо? Я те сколь раз говорила, не пей проклятую, а ты? - наклонившись к матери, она принюхалась и впервые испугалась по-настоящему: это не был запах самогона. Закололо сердце. - А как же я? Я-то как?

Невольно её глаза наполнились слезами жалости к себе, несчастной. Вдруг руки вцепились в мать и Марфа начала багроветь от ярости. Лицо её вытянулось, глаза сузились, на скулах заходили желваки. Не то крик, не то хрип вырвался из её рта. - Не смей! Не смей, гадина! А я как? Кому я нужна?

Возможно этот крик остановил уже закатывающиеся глаза Глафиры. Возможно, это было последнее желание сказать ей что-то очень важное. А, может, был просто последний порыв перед агонией, но мать вдруг поняла, кто стоит перед ней и, поставив на карту свои последние силы, начала тихо говорить. - Змея! Ты мне не родная!

И мать подняла голову так, чтобы в последний раз взглянуть в глаза той, которой посвятила всю свою жизнь. Вдруг у неё мелькнула мысль, что в родильном приюте Марфе было бы легче, чем с такой пьяницей, маяться. - Прости. Ищи се.

Силы вдруг умирающую покинули и голова безвольно упала на руки Марфы.