Медбрат Коростоянов (библия материалиста)

Когда я донес свой внезапный ужас до изолятора, в ослепительно желтом дверном проеме толклась куча народа. Мне так издали показалось сперва. Я сунулся, было, внутрь, но получилось, что едва заглянул. Кудря и Карина Арутюновна, растерянные, бессонные, только-только начали хлопотать. Над распростертым пластом телом – прямо на полу, раскинув руки крестом, лежал и глухо стонал лицом вверх Гений Власьевич Лаврищев, ноги его были стянуты веревочной петлей, захватнически тугой, будто его пытались волочить на аркане, но бросили тотчас вспугнутые разбойники. Первым моим побуждением было спешить на помощь – Чип и Дейл, не дрейфить, Вжик уже в пути! Второй и задней мыслью возникло послать гонца в комнаты Олсуфьевых, без Мао не обойтись. И все же я обернулся. На тех, кто еще стоял не в самых дверях, но около, страшно и молча. Я обернулся, и знал уже: мне этого не забыть.

Впереди всех кругленькая фигурка Моти, ничуть не забавная. Так мог стоять только монумент Наполеону, одним своим видом отразивший атаку эскадрона британской кавалерии. За ним, словно шахматный клин белых пешек – Сергий Самуэльевич Палавичевский, он же Конец Света, дальше наискосок, перекрывая пространство коридора «путешественник» Витя Алданов, по прозвищу «Кэмел», рядом братья Гридни уверено крепко держались за руки. Но то, что поразило меня больше всего! Зеркальная Ксюша за правым плечом Моти, с перекошенным от дремуче первобытного страха и в то же самое время торжествующим лицом. Будто она совершила нечто омерзительно чудовищное, но и единственно полезное в своей сути. Мимо Карины Арутюновны, вечно бдящей, каким образом она прошла? Ведь невозможно же! И уж, во всяком случае, не с дозволения суровой дежурной она здесь. Еще я услышал, как Мотя отцедил ей всего лишь пару слов сквозь сжатые в гузку, точечные губы, ничуть не поворотив круглой, совиной головы:

– Верни на место. Немедленно, – это прозвучало, как настоящий приказ. О чем? И что вернуть? Выяснять было недосуг и неважно. Мне показалось, женский силуэт за его правым плечом без возражений растворился в больничном, скудном полумраке.

Я так и не пришел на помощь своим коллегам по несчастному дежурству, потому что Мотя вдруг осадил на месте, пригвоздил меня взглядом, точно выстрелом в упор. Не взбешенным, нет. Уничижительно раздраженным, или скорее презрительно начальственным:

– Ну, что!? – бросил он мне, словно последней собаке.

Я развернулся прочь. Лучше я сам. За Мао и Ольгой Лазаревной. Так лучше. Лучше. Я считал шаги на ходу. Умывался стыдом и сожалением от собственной недоверчивой дурости, от окаянной безалаберной забывчивости, и шагал. Ведь не кто иной, как Мотя меня предостерегал! И ношу возложил тоже на меня! Я на время думать забыл про Лидку. Вспомнил, когда уже скорым поездом проносился мимо игровой. Вернулся, чтобы еще раз предупредить – кончится передряга, выведу. Игровая была пуста.

Я подумал тогда, это хорошо. Хоть что-то разрешилось в мою пользу. Бедная моя, покинутая гостья, она оказалась сообразительней хозяина, даже бутылку унесла. Я опять ничегошеньки не понял. Моте надо было треснуть меня, наверное, целой кроватью по башке, чтобы я, наконец, уразумел.

Дурдом наш следующие полчаса стоял, что называется, на ушах. Мао хлопотал у постели Феномена, зачем-то обложил ему голову льдом, мерил пульс и давление, кажется, Гений Власьевич хотел его отогнать, но не было лишних сил. Просто Ольга и за ней Карина Арутюновна, с делано миротворческими выражениями на испуганных, осунувшихся вдруг лицах, скользили от одной палаты к другой, успокоить и не допустить паники. Но паники среди пациентов не было и в помине, на их старания улыбались вежливо, и затем послушно укладывались на убогие койки, чтобы тотчас с любопытством подняться опять. Будто играли в однообразную игру. Ванька-встанька, лечь, встать, лечь, встать. Я и Кудря тем временем спустились украдкой на первый этаж, оттуда – на помпезные ступени крыльца. Закурили одновременно, как автоматы-близнецы, хотя Кудря баловался табачной отравой крайне редко, поэтому его нервные затяжки уже сами по себе указывали на чрезвычайность положения. И только потом мы оба сообразили, Кудря, по правде говоря, меня опередил.

– Ты двери-то запер? Обратно? – ах, напарник мой, Вешкин, попал под дых! Как вышли на крыльцо, обе створки были настежь. – Так запер или…? Эх, ядрить!